– Авиационный пулемет МГ-15 калибра семь и девятьдесятых. Германия.

* * *

Его подносили к каждому виду оружия, которое, казалось, былособрано из разных времен и стран – своеобразный музей в пустыне. Осторожносмахнув пыль, он проводил ладонью по очертаниям ложа и магазина илидотрагивался пальцем до прицела, называл калибр оружия, и его несли дальше.

Он насчитал восемь видов оружия, которые опознал, громконазывая сначала по-французски, а потом на их родном языке. Но что они в этомпонимали и зачем это было им нужно? Возможно, им не столько было важноназвание, сколько сам факт, что он действительно разбирается в огнестрельном оружии.

Его снова взяли за запястье и погрузили его руку в ящик спатронами. Справа был еще один ящик с патронами, на этот разсемимиллиметровыми.

В детстве его воспитывала тетя. Он хорошо помнит, как, рассыпавна траве на лужайке колоду карт лицом вниз, она учила его играть. Каждомуигроку разрешалось перевернуть только две карты, а потом по памяти нужно былопостепенно восстановить пары. Но все это происходило в другом мире, средиручьев, в которых играла форель, и среди лугов, залитых пением птиц. Он узнавалих по голосам. То был мир, полный названий.

А сейчас, с маской из трав на лице, он выбирал патрон,указывал, к какому оружию его поднести, вставлял патрон, двигал затвором и,подняв дуло вверх, стрелял в воздух. Звук выстрела отдавался в ущелье безумнымгрохотом. «Эхо – это душа голоса, пробуждающаяся в пустоте.» Мужчину, которыйкогда-то написал эти строки в стенах одной английской больницы, считалинелюдимым и немного не в себе. А он, летчик, здесь, сейчас, в пустыне, былвполне нормальным и сохранил здравость ума; и с такой же легкостью, каккогда-то подбирал пары карт и подбрасывал их в воздух, улыбаясь своей тетушке,теперь он находил на ощупь подходящие патроны для каждого типа пулемета и разряжалих в воздух, а его зрители, которых он не видел, отвечали на каждый выстрелодобрительными возгласами.

Следом шел один бедуин и процарапывал ножом одинаковые шифрыкалибров на ящиках с патронами и стволах. А он был рад движению и оживлениюпосле стольких дней неподвижности и уединения. Своими знаниями он расплатился сними за то, что они спасли его, пусть даже вот так небескорыстно.

* * *

В некоторых селениях, куда его приносят, совсем нет женщин.Слух об его исключительных знаниях, которые могут принести пользу, проноситсяот племени к племени. Восемь тысяч аборигенов, и каждый – индивидуальность. Онприкасается к особенной музыке и особенным обычаям. Он слышит ликующие песниплемени мзина, воздающие хвалу воде, танцы дахия, звуки дудок, которыми пользуются,чтобы предупредить об опасности, двойных флейт макруна (одна из которых звучитмонотонно, как басовая трубка волынки). А затем другая деревня – на этот разтерритория пятиструнных лир. Каждое новое селение или оазис полон своихпрелюдий и интерлюдий. Хлопки в ладоши. Молчаливый танец.

Он может увидеть своих спасителей и одновременнопоработителей только после сумерек, когда снимают повязку. Теперь он знает, гденаходится. Для некоторых племен он рисует карты мест, которые расположены запределами их границ, другим – объясняет устройство оружия.

Музыканты сидят близ костра по другую сторону. Через языкиогня легкий порыв ветра доносит до него звуки лиры симсимия. Под эти звукитанцует мальчик, который так хорош в освещении пламени костра, что от него труднооторвать взгляд. В бликах огня его худые плечи кажутся белыми, как папирус, наживоте искрятся капельки пота, а нагота, которая, подобно отблескам молнии,просвечивает сквозь разрезы его синего балахона от шеи до лодыжек, соблазняет иманит.

Их окружает ночная пустыня, покой которой нарушают лишьураганы да караваны. Его постоянно подстерегают тайны и опасности. Однажды он,опустив руку в песок, неожиданно порезался острой бритвой, которая неизвестнокак там оказалась. Иногда нет возможности точно сказать, явь это или сон, ноэтот порез такой четкий, что не оставляет боли, и он проводит рукой по голове(до лица еще невозможно дотронуться), чтобы обтереть кровь и привлечь вниманиебедуинов, в плену которых находится, к своей ране. Существовало ли на самомделе это селение, где нет ни одной женщины и куда его принесли в полноммолчании? Действительно ли целый месяц он находился в абсолютной темноте, когдане видел даже луны? Может быть, ему просто приснилось, что он был окутанкоконом из масла, войлока и темноты?

Они проходили мимо колодцев, где вода была проклята. Нанекоторых открытых участках песок поглотил города, и он ждал, когда егоспутники откапывали стены или колодцы. В его памяти всплывал образ танцующего укостра подростка, чистая красота его непорочного тела, чистая, как звук голосамальчика-хориста, как прозрачная речная вода или воды морских глубин. Здесь, впустыне, где когда-то, очень давно, было море, ничто не застывало и неостанавливалось, а находилось в медленном движении – как одежды на танцующеммальчике, словно он входил в океан или медленно выплывал из его волн, словно изпоследа при рождении. Подросток, пробуждающий свою страсть, его гениталиимедленно покачивались в свете костра.

Затем костер засыпают песком, и только дым поднимается надним. Звуки музыкальных инструментов похожи на ритмические удары пульса или стуккапель дождя. Мальчик делает знак рукой, чтобы замолчали дудки. Мальчика нет,уже не слышно и его уходящих шагов. Только груда тряпья. Один из мужчин ползетвперед и подбирает несколько капель спермы, упавшей на песок. Он подходит кбелому человеку – переводчику оружия – и пересыпает ему в руки эти капли спеском. Ничто не ценится так в пустыне, как влага.

Она стоит, ухватившись за края таза, и смотрит на стенуперед собой, затем, водя головой из стороны в сторону, – на свое отражение вводе. До этого у нее не было времени и желания смотреть на себя, и она убралавсе зеркала в пустую комнату. Набирая в руки воду, она смачивает голову. Этопридает ощущение свежести, которое ей нравится, когда она выходит из дома илегкий ветерок обдувает ее, заставляя забыть о плохом.

Mужчина с забинтованными руками находился в госпитале в Римеуже более четырех месяцев, когда случайно услышал имя медсестры, оставшейся собгоревшим пациентом. Он резко повернулся от двери и подошел к группе врачей,чтобы узнать, где можно найти эту медсестру, чем немало удивил их. Дело в том,что, несмотря на довольно долгий срок пребывания здесь, он неохотно шел наконтакт и ни с кем не сблизился за это время. Его общение с людьмиограничивалось жестами и мимикой, иногда – усмешкой. От него ничего нельзя былоузнать, даже его имя, – а в медицинской карте был поначалу записан лишь еголичный воинский номер, и это могло означать, по крайней мере, что онпринадлежал к армиям союзников.

Он прошел двойную проверку, а из Лондона прислалиподтверждение, что человек с этим номером действительно значился в спискахличного состава канадского корпуса. При осмотре врачи, глядя на его бинты,понимающе кивали. В конце концов, победителей не судят. Герои тоже хотят иимеют право помолчать.