Это произошло на вечеринке, одной из тех, которыеорганизовывались на средневековых итальянских виллах для немецких офицеров и ихместных подружек. Я получил задание выкрасть несколько бумаг, и, чтобыпробраться на эту вечеринку, мне пришлось напялить смокинг. На самом деле я былпросто вором. И совсем никакой не патриот и уж тем более не герой. Простоотцы-командиры признали мои способности и сделали их официальными. Но одна издам, подружка какого-то вояки, принесла с собой фотоаппарат и щелкала им безпередышки, снимая офицеров, а я попал в кадр, когда проходил через зал. Я былуже на полпути, и щелчок фотоаппарата заставил меня обернуться. Так я изасветился, а это грозило опасностью не только для меня, но и для всейорганизации.

Дело в том, что во время войны все фотографии печатались вгосударственных лабораториях под контролем гестапо, а по фотографии было легкоустановить, что я не был в списке приглашенных. Любой чиновник обнаружил бы этопри тщательном просмотре. Оставалось одно – попытаться как-то выкрасть этупленку.

* * *

Она заглядывает в комнату английского пациента, чтобыубедиться, что он еще спит. Он наверняка сейчас далеко в пустыне, а бедуин,сидящий рядом с ним, погружает пальцы в темную пасту, которую разводит в чаше,сделанной из соединенных подошв ног, и накладывает ее на его обгоревшее лицо.Она словно чувствует, как тяжесть руки бедуина ложится на ее щеку.

Она идет по коридору и забирается в свой гамак, которыйрезко качнулся, когда ее ноги отрываются от пола.

Перед тем как уснуть, она чувствует некоторое оживление,прокручивая в памяти все события дня, принеся их с собой в кровать, как ребенокприносит учебники и карандаши. Кажется, в течение дня смена кадров и сцен происходитв беспорядке, пока не наступает этот момент, когда она все раскладывает пополочкам, ее тело наполнено рассказами и сюжетами. Вот, например, историяКараваджо, которую он рассказал ей сегодня. Его порыв, драма и фотография,сделанная украдкой.

* * *

Он уезжает с вечеринки на машине. Автомобиль, темный, словночернильное пятно на фоне светлой летней ночи, медленно, со скрежетомпродвигается к воротам по усыпанной гравием дорожке, огибающей виллу.

Весь остаток вечера на вилле Козимо он не сводил глаз сженщины с фотоаппаратом, увертываясь всякий раз, когда она направляла объективв его сторону. Сейчас, когда он уже знает, чем это грозит для него, он успеваетотвернуться. Затерявшись в толпе и прислушиваясь к тому, о чем ониразговаривают, он узнает, что женщину зовут Анна, что она любовница офицера,который отправляется завтра на север, через всю Тоскану, а сегодня проведетночь вместе с ней здесь, на вилле.

Он мучительно ищет решение. Смерть женщины или ее внезапноеисчезновение вызовет подозрение. Сейчас все, что выходит за рамки обычного,подлежит расследованию.

Через четыре часа он бежит в носках по траве, подминая подсебя свою тень, отбрасываемую лунным светом. Добежав до дорожки, усыпаннойгравием, он останавливается, потом медленно крадется вдоль нее. Он смотритвверх, на освещенные прямоугольники окон виллы Козимо, временно ставшей дворцомвоенных жен.

Луч света от фар, словно неожиданная струя воды, вырвавшаясяиз брандспойта, окатывает комнату, по которой он крадется, и Караваджо сновазастывает на полушаге. Он видит огромную кровать, на которой лежат мужчина иженщина, та самая, что фотографировала на вечеринке. Мужчина, явно собираясьзаняться с ней любовью, что-то нежно шепчет ей на ухо, перебирая пальцами еебелокурые волосы. Она тоже видит Караваджо, и он уверен, что она тоже узналаего, хотя он стоит здесь сейчас в чем мать родила. Конечно же, она узнала тогомужчину на вечеринке, которого сфотографировала, потому что по чистойслучайности он стоит сейчас точно в такой же позе, как и там, наполовинуповернувшись в удивлении на свет фар, который раскрывает его наготу в темноте.Пятна света скользят в дальний угол темной комнаты и исчезают.

Все снова погружается в темноту. Какое-то время он не знает,что ему делать. Продолжать ли дальше поиски? А вдруг она шепнет своемулюбовнику, что в комнате еще кто-то есть? Голый вор. Голый наемный убийца. Аможет, подкрасться к этой парочке и свернуть похотливому немецкому офицеру шею?

До него доносится тяжелое прерывистое дыхание мужчины.Женщина молчит, но он слышит, как она думает, и ощущает, что ее глаза смотрят втемноту, туда, где стоит он. Точнее будет сказать, не думает, а раздумывает.Вот ведь какая мудреная штука – слова: добавь приставку, и слово уже будетиметь другое значение. Раздумывать – значит «размышлять», то есть разбрасыватьмысли мелкоячеистой сетью, вроде липкой паутины или безжалостных капканов… Егодруг как-то говорил, что слова намного мудренее скрипки. Он вспоминает чернуюленту в волосах блондинки.

Он слышит звук другой машины, которая сейчас повернет, иждет нового луча света. Лицо, выплывшее из темноты, все еще выглядит как ножгильотины над ним. Луч света скользит по ее лицу, по телу офицера, по ковру иснова доходит до Караваджо. Это просто невыносимо. Он трясет головой, затем рукойпроводит по горлу. В руках у него фотоаппарат, она должна понять. Темнота опятьскрывает его. Он слышит стон наслаждения, вырвавшийся из ее груди, и понимает,что женщина не выдаст его. Это ее ответ на его просьбу, без слов, без намека наиронию, просто временный контракт, сигнал, что она все поняла, и теперь можноспокойно пробраться на веранду, спрыгнуть вниз и раствориться в темноте.

* * *

Найти ее комнату было гораздо труднее. Он проник в здание имолча прошел по длинным коридорам под полуосвещенными фресками семнадцатоговека. Где-то в глубине дома, словно темные карманы в золотом камзоле,находились спальни. Но там дежурила охрана, и единственным шансом добратьсятуда было прикинуться простачком. Он полностью разделся и спрятал одежду наклумбе под окнами.

И вот, совершенно голый, он семенит по лестнице на второйэтаж, где стоит охрана. Перегнувшись через перила, они хохочут, а он,согнувшись, что-то бормочет, пытаясь объяснить, что ему было назначено здесьсвидание, под фресками или в капелле. Это ведь здесь?

Они пропускают его. Еще один длинный коридор на третьемэтаже. Один охранник – у лестницы. Другой – в дальнем конце коридора, слишкомдальнем для Караваджо. Для него это поистине театральный проход, и роль своюпредстоит сыграть под пристальными взглядами, подозрительными и насмешливымиодновременно, поставленных здесь охранников. Он идет, останавливаясь, чтобывзглянуть на фрагмент фрески на стене, где изображен осел в роще. Прислонившиськ стене, он закрывает глаза, словно набираясь сил, и снова пускается в путь,сначала спотыкаясь, но тут же берет себя в руки и вот уже шагает бодрым военнымшагом. Свободной левой рукой он приветствует херувимов на потолке, с такими жеголыми задами, как и он, в быстром вальсе проносящихся мимо него, святых, которыелетят над ним, покрывая его обман и охраняя его жизнь, вора, пробравшегося наэту виллу, дабы во что бы то ни стало выкрасть пленку.