— Паршивый мудило, — сказал Ги, творя мистические пассы. Онпоходил на крестоносца, готовящегося к битве. То есть если вы способнывообразить крестоносца в облепленных рисом брюках фрачной пары. — Убью тебя,как убил твою паршивую лающую собаку.

— У меня нет собаки, — сказал я. — Я не могу ее завести.Запрещено договором об аренде.

По-моему, это единственные слова, которые я сказал ему напротяжении всего кошмара, и я не уверен, что произнес их вслух. Быть может, онитолько мелькнули у меня в голове. У него за спиной шеф-повар старался поднятьсяна ноги. Одной рукой он цеплялся за ручку морозильной камеры, другая былаприжата к окровавленному халату, в котором поперек пухлого брюха зияла огромнаябагровая усмешка. Он, как мог, старался удержать свой кишечник на месте, но этоему не удавалось. Одна глянцевитая петля, цвета синяка, уже свисала наискосокот левого бока, будто жуткая часовая цепочка.

Ги сделал выпад ножом, я парировал, ткнув в него ведром нашвабре, и он попятился. Я подкатил ведро к себе и стоял, крепко сжимаядеревянную ручку швабры, готовый направить на него ведро, если он опять шагнетвперед. Моя обожженная рука ныла, и я чувствовал, как по моим щекам ползуткапли пота, словно растопившееся масло. За спиной Ги шеф-повар сумел-такивстать. Медленно, как больной, впервые поднявшийся с постели после тяжелойоперации, он побрел по проходу к Дураку Гимпелю. Мысленно я пожелал ему удачи.

— Отодвинь засовы, — сказал я Диане.

— Что?

— Засовы на ДВЕРИ. Отодвинь их.

— Я не могу пошевелиться, — сказала она с рыданием, так чтоя лишь с трудом уловил слова. — Ты меня СОВСЕМ ЗАДАВИЛ!..

Я чуть-чуть шагнул вперед, освобождая для нее место. Гиоскалил на меня зубы, сделал обманный выпад ножом, потом отдернул руку иощерился в своей нервной злобной усмешечке, когда я опять покатил на него ведрона поскрипывающих колесиках.

— Вшивая вонючка, — сказал он тоном человека, обсуждающегошансы любимой команды в предстоящем сезоне. — Посмотрим, как ты опять громковключишь радио, вонючка. Мудрак!

Он замахнулся, я покатил ведро. Но на этот раз он почти неотступил, и я понял, что он подбадривает себя и вот-вот перейдет в нападение. Япочувствовал, как моей спины коснулись груди Дианы, когда она попыталасьвдохнуть поглубже. Я отодвинулся, но она не повернулась к двери, не отодвигалазасовы, а стояла, как стояла.

— Открой дверь, — сказал я ей уголком рта, точно гангстер. —Отодвинь чертовы засовы, Диана!

— Не могу, — прорыдала она. — Не могу! Руки не шевелятся!Заставь его прекратить, Стивен. Перестань его УГОВАРИВАТЬ, заставь егоПРЕКРАТИТЬ!

Еще одно ее слово, и я свихнулся бы. Нет, правда.

— Повернись и отодвинь засовы, Диана, не то я простопосторонюсь, и пусть…

— ИИИИИИИИИ! — провизжал он и ринулся в атаку, рубя и коляножом. Я изо всей мочи толкнул ведро вперед и сбил его с ног. Он взвыл иопустил нож по длинной отчаянной дуге. На волосок ближе, и лезвие отхватило бымне кончик носа. Он неуклюже рухнул на широко раздвинутые колени, и его лицооказалось прямо перед отжимом, подвешенным к ведерку. Идеально! Я опустилшвабру ему на шею. Шнуры рассыпались по плечам его черного фрака, точно прядиколдовского парика. Его лицо впечаталось в отжим. Я нагнулся, свободной рукойухватил рукоятку отжима и повернул ее. Ги завопил от боли, но швабра приглушалаего голос.

— ОТОДВИНЬ ЗАСОВЫ! — завизжал я на Диану. — ОТОДВИНЬ ЗАСОВЫ,СТЕРВА БЕСПОЛЕЗНАЯ! ОТОДВИНЬ…

Бау! Что-то твердое и острое впилось мне в левую ягодицу. Своплем я невольно сделал шаг вперед — мне кажется, больше от удивления, чем отболи, хотя было очень больно. Я упал на колено и выпустил рукоятку отжима. Гиотполз, и из-под шнурков швабры появилась его голова. Дышал он так громко, чтоказалось, будто он лает. Впрочем, быстроты его это не лишило: едва распутавшисьсо шваброй, он замахнулся на меня ножом. Я уклонился, почувствовав, каквсколыхнулся воздух, рассеченный лезвием у самой моей щеки.

Только когда я кое-как поднялся на ноги, мне стало ясно, чтопроизошло — что она сделала. Я молниеносно посмотрел на нее через плечо. Онаответила мне вызывающим взглядом, прижимаясь к двери спиной. Мне в головупришла сумасшедшая мысль: она ХОЧЕТ, чтобы меня убили. Может, она вообще всеподстроила. Отыскала сумасшедшего метрдота и…

Ее глаза расширились.

— Берегись!

Я обернулся как раз вовремя, чтобы встретить его бросок. Посторонам его лицо было ярко-алым, если не считать белых кружков, оставленныхдырками для пропуска воды в отжиме. Я встретил его шваброй наперевес, целя вгорло, но угодив в грудь. Однако атаку я остановил и даже принудил егоотступить на шаг. А дальше все решила счастливая случайность. Он поскользнулсяв воде, вылившейся из перевернувшегося ведра, и упал, ударившись головой оплитки пола. Без единой мысли и лишь смутно воспринимая собственный визг, ясхватил с ??литы сковородку с грибами и изо всей мочи опустил ее на егоповернутое вверх лицо. Глухой стук, за которым последовало жуткое (но, ксчастью, краткое) шипение от соприкосновения кожи его лба и щек с раскаленнымметаллом.

Я повернулся, оттолкнул Диану и отодвинул засовы, запиравшиедверь. Я распахнул ее, и меня, как молотом, ударил солнечный свет. И запахвоздуха. Не помню, чтобы когда-нибудь еще воздух пахнул чудеснее — даже впервые дни школьных каникул.

Я схватил Диану за локоть и вытащил ее в проулок,заставленный мусорными баками с запертыми крышками. В дальнем конце этойкаменной расселины небесным видением манила Пятьдесят Третья улица, где сновалиничего не ведающие машины. Я поглядел через плечо в открытую дверь кухни. Гилежал на спине, и обугленные грибы окружали его голову, как экзистенциалистскаядиадема. Сковорода соскользнула в сторону, открыв багровое лицо совздувающимися волдырями. Один глаз был открыт, но взгляд, устремленный нафлюоресцентный плафон, смотрел невидяще. Кухня позади была пустой. На полубагровела лужа крови, на белой эмали холодильной камеры багровели отпечаткиладони, но шеф-повар и Дурак Гимпель исчезли.

Я захлопнул дверь и показал на проулок.

— Иди!

Она не шевельнулась и только посмотрела на меня.

Я легонько толкнул ее в левое плечо.

— Иди.

Она подняла руку, словно регулировщик на перекрестке,мотнула головой и ткнула в меня пальцем.

— Не смей ко мне прикасаться!

— А что ты сделаешь? Натравишь на меня своегопсихотерапевта? Мне кажется, он протянул ноги, радость моя.