— Не смей так со мной разговаривать! Не смей! И неприкасайся ко мне, Стивен, предупреждаю тебя.

Дверь кухни распахнулась. Повернувшись — не думая, простоповернувшись, — я ее захлопнул и перед щелчком защелки услышал придушенныйвскрик — злости или боли я не понял, да меня это и не интересовало. Япривалился к двери спиной и уперся ногами в асфальт.

— Хочешь постоять тут и обсудить все? — спросил я Диану. —Судя по звукам, он полон сил. — В дверь снова ударили. Я сдвинулся вместе сней, но тут же опять ее захлопнул. Потом напрягся, готовясь к его новойпопытке, но все было тихо.

Диана посмотрела на меня долгим, долгим взглядом, злобным инеуверенным, а потом пошла по проулку, опустив голову. Волосы у нее свисали посторонам шеи. Я стоял, прислонясь к двери, пока Диана не прошла примерно тричетверти пути до улицы, а тогда отступил и опасливо уставился на дверь. Онаосталась закрытой, но я решил, что это ничего не гарантирует, и подтащил к неймусорный бак и только тогда затрусил за Дианой.

Когда я добрался до выхода из проулка, ее там уже не было. Япосмотрел вправо в сторону Мэдисон, но ее не увидел. Поглядел влево — и вон онамедленно переходит Пятьдесят Третью. Голова ее все еще опущена, и волосы всееще свисают по сторонам лица, как занавески. Никто не обращал на нее внимания.Люди перед "Кафе Готэм" пялились сквозь зеркальные стекла, как посетителибостонского океанариума перед аквариумом акул в час кормежки. Вылиприближающиеся сирены — много их.

Я перешел улицу, протянул руку, чтобы потрогать ее за плечо,передумал и просто окликнул по имени.

Она обернулась. Ее глаза потускнели от ужаса и шока. Платьеспереди выглядело, как детский нагрудничек, омерзительно лиловый. От нее разилокровью и истраченным адреналином.

— Уйди, — сказала она. — Я больше не хочу тебя видеть.Никогда.

— Ты меня там пнула в задницу, стерва, — сказал я. — И менячуть не убили по твоей милости. Да и тебя тоже. Отказываюсь тебя понимать.

— Мне четырнадцать месяцев хотелось пнуть тебя в задницу, —сказала она. — А когда предоставляется случай осуществить мечту, тут уж не дораздумий, вер…

Я ударил ее по лицу. Я ни о чем не думал. Просто отвел рукуи ударил. И за всю мою взрослую жизнь мало что доставляло мне подобноеудовольствие. Мне стыдно это вспоминать, но я слишком далеко зашел в моемрассказе, чтобы лгать, пусть даже не договаривая.

Ее голова качнулась. Глаза расширились от шока и боли,утратили тупое ошеломленное выражение.

— Сволочь! — крикнула она, прижимая ладонь к щеке. Теперь ееглаза наполнились слезами. — Какая же ты СВОЛОЧЬ!

— Я спас тебе жизнь, — сказал я. — Ты что — не понимаешь? Дотебя не доходит? Я СПАС ТЕБЕ ЖИЗНЬ.

— Ублюдок, — прошептала она. — Давящий, присвоивший праворешать, мелочный, самодовольный, самовлюбленный ублюдок. Я тебя ненавижу.

— Подотрись своим дерьмом. Если бы не этот самодовольныймелочный ублюдок, ты бы сейчас валялась мертвая.

— Если бы не ты, меня тут вообще не было бы, — сказала она,а по Пятьдесят Третьей улице с визгом пронеслись три первые полицейские машиныи остановились перед "Кафе Готэм". Из них посыпались полицейские,будто клоуны в цирковом номере. — Если ты еще когда-нибудь прикоснешься ко мне,я выцарапаю тебе глаза, Стив, — сказала она. — Держись от меня подальше.

Мне пришлось зажать руки под мышками. Они тянулись убить ее,сомкнуться у нее на шее и убить ее.

Она прошла шесть-семь шагов, потом снова обернулась ко мне.Она улыбалась. Жуткой улыбкой, куда более ужасной, чем все, что я видел на лицеГи, Ресторанного Демона.

— У меня были любовники, — сказала она, улыбаясь этой жуткойулыбкой. Она лгала. Ложь была написана у нее на лице, но боли это не смягчило.Она ведь ХОТЕЛА, чтобы это было правдой. Это тоже было написано у нее на лице.— Трое за последний год. Ты никуда не годен, и я находила себе настоящихмужчин.

Она повернулась и пошла по улице, как женщина шестидесятипяти лет, а не двадцати семи. Я стоял и смотрел ей вслед. Перед тем как оназавернула за угол, я снова выкрикнул это. То, с чем не мог смириться, то, чтозастряло у меня в горле, будто куриная косточка.

— Я спас твою жизнь! Твою проклятую жизнь!

Она остановилась на углу и посмотрела на меня. Жуткая улыбкатак и не сошла с ее лица.

— Нет, — сказала она. — Не спас.

И она скрылась за углом. С тех пор я ее не видел, хотя,полагаю, увижу. Встретимся в суде, как говорится.

На следующем углу я зашел в супермаркет и купил пачку"Мальборо". Когда я вернулся на угол Мэдисон и Пятьдесят Третьей,Пятьдесят Третью перегораживали голубые барьерчики, которые используютполицейские, чтобы огораживать места преступлений и маршрут процессий. Однакоресторан был виден и оттуда. Отлично виден. Я сел на край тротуара, закурилсигарету и начал следить за происходящим. Подъехало пять-шесть машин"скорой помощи". Шеф-повара увезла первая — без сознания, но, видимо,еще живого. За его кратким появлением перед его поклонниками на ПятьдесятТретьей последовало появление носилок с трупом в чехле. Хамболд. Затем появилсяГи, накрепко привязанный к носилкам, он дико оглядывался по сторонам, пока егоне задвинули в машину. Мне почудилось, что на мгновение наши глаза встретились,но, вероятно, это просто мое воображение.

Когда машина с Ги тронулась и проехала через дыру вбаррикаде из барьерчиков, отодвинутых двумя полицейскими в форме, я швырнулсигарету, которую курил, на канализационную решетку. Не для того я выжил этотдень, чтобы вновь травить себя табаком, решил я.

Я глядел вслед удалявшейся машине "скорой помощи"и пытался представить себе, как жил человек в ней там, где живут метрдоты — вКвинсе, в Бруклине или даже, может быть, в Райе или Мамаронеке. Я пыталсявообразить, как выглядит его столовая, какие картины могут висеть на стенах.Это у меня не получилось, но я обнаружил, что способен довольно легковообразить его спальню, хотя и без всякой уверенности, разделял он ее сженщиной или нет. Я видел, как он лежит с открытыми глазами, но абсолютнонеподвижно и смотрит в потолок в глухие ночные часы, когда луна висит на чернойтверди, будто глаз трупа, полуприкрытый веком; я мог представить себе, как онлежит там и слушает лай соседской собаки, ровный, монотонный, нескончаемый,пока звук этот не превращается в серебряный гвоздь, забиваемый ему в мозг. Явоображал, что лежит он неподалеку от стенного шкафа, полного фрачных пар впластиковых чехлах химчистки. Я видел, как они висят там в темноте, будтоказненные преступники. Я раздумывал, была у него жена или нет. А если была, тоубил ли он ее перед тем как отправиться в ресторан? Я вспомнил комочек на егорубашке и решил, что такой вариант вполне возможен. И задумался о судьбесоседской собаки, той, которая лаяла, не унимаясь. И о судьбе семьи ее хозяина.