Но мне это смешным не показалось. Цветок зонтика полностьюзаслонил метрдота от меня, когда он отшатнулся, и его свободная рукавзметнулась к месту ушиба, и мне не понравилось, что я его не вижу. Непонравилось? Сковало ужасом — впрочем, я уже был скован ужасом.

Я ухватил Диану за кисть и рывком поднял на ноги. Онаподчинилась молча, шагнула ко мне, споткнулась на высоких каблуках и неуклюжеупала мне в объятия. Я ощутил ее прижатые ко мне груди и влажную теплуюлипкость поверх них.

— Ииии! Мудрак ты! — завизжал метрдот, а может быть, онобозвал меня "мудаком". Значения это, вероятно, не имеет, я понимаю.И все-таки, мне кажется, что имеет. Глубокой ночью мелкие вопросы свербят меняне меньше, чем самые важные. — Сукин мудрилло! Все эти радио! Баюшки-баю! Клаля на друзей-приятелей! Клал я НА ТЕБЯ!

Он двинулся к нам вокруг столика (зал у него за спинойсовсем опустел и напоминал салун в вестерне после драки). Мой зонтик все ещележал ручкой поперек столика, растопырившись за его краем, и метрдот задел егобедром. Зонтик свалился перед ним, и пока он отшвыривал его ногой, я поставилДиану на ноги и потащил в глубину зала. К выходу бежать смысла не имело. Влюбом случае до него было слишком далеко, но даже если бы мы и добрались туда,дверь все еще заклинивали перепуганные визжащие люди. Если он наметил меня —или нас обоих, то без всякого труда нагнал бы нас и распотрошил, как паруиндюшек.

— Вши! Вши вы!.. Иииии!.. Вот так с твоей собакой, а? Воттак с твоей лающей собакой!

— Останови его! — взвизгнула Диана. — Господи, он убьет насобоих! Останови его!

— Вы у меня сгниете, твари! — Все ближе. Зонтик явно неочень его задержал. — Все сгниете!

Я увидел три двери. Две напротив друг друга в маленькомалькове, где, кроме того, помещался платный телефон. Мужской и женский туалеты.Нет! Даже если они на одного и дверь запирается изнутри — нет! Такой псих безтруда сорвет задвижку, и нам некуда будет бежать.

Я поволок ее к третьей двери и втащил сквозь нее и мирчистой зеленой плитки, ярких флюоресцентных плафонов, сверкающего хрома иароматов горячей еды. Над всем господствовал запах лососины. Хамболду так и неудалось сделать заказ, но я знал, что в любом случае лососину он заказал бы.

Там, балансируя нагруженным подносом на ладони, стоялофициант. Рот у него был разинут, глаза выпучены. Вылитый Дурак Гимпель израссказа Исаака Зингера.

— Что… — сказал он, и тут я его оттолкнул. Поднос взмыл ввоздух, тарелки и бокалы разбились о стену.

— Эй! — завопил кто-то. Могучий мужчина в белом халате ибелом поварском колпаке, точно облачко на голове, его шею обвязывал красныйплаток, и в одной руке он держал ложку, с которой стекал какой-то коричневыйсоус. — Эй! Сюда нельзя так ходить!

— Нам надо выбраться, — сказал я. — Он спятил. Он…

Тут меня осенило, как объяснить без объяснений, и я намгновение прижал ладонь к левой груди Дианы — к намокшей материи ее платья. Впоследний раз я прикоснулся к ее груди и не знаю, было ли это приятно или ни тони се. Я протянул руку к шеф-повару, показывая ему ладонь в пятнах кровиХамболда.

— Господи Боже ты мой! — сказал он. — Сюда. В заднюю дверь.

В этот же миг дверь, через которую вошли мы, сновараспахнулась, и внутрь ворвался метрдот — безумные глаза, вихры торчат во всестороны, будто колючки свернувшегося в шар ежа. Он огляделся, увидел официанта,отмел его, увидел меня и бросился ко мне.

Я опять рванулся в сторону, таща Диану, и слепо наткнулся намягкое брюхо шеф-повара. Мы проскочили мимо. Платье Дианы оставило кровавыймазок на груди его халата. Я заметил, что он не побежал с нами, что онповорачивается к метрдоту и хочет предостеречь его, предупредить, что ничего неполучится, что это худшее намерение в мире и, вероятно, самое последнее в его жизни,но не было времени.

— Эй, — крикнул шеф-повар. — Эй, Ги, что такое? — сказал он,назвав метрдота французским именем, и больше ничего не сказал. Раздался тяжелыйхлопок, напомнивший мне звук ножа, опустившегося на череп Хамболда, и поварвзвизгнул. Звук был водянистый, а затем последовал густой влажный всплеск — онпреследует меня в снах. Не знаю, что это было, и не хочу знать.

Я втащил Диану в узкий проход между двумя плитами, обдавшиминас тяжелым палящим жаром. За ним была дверь с двумя задвинутыми стальнымизасовами. Я протянул руку к верхнему и тут услышал, что Ги, Метрдот из Ада,бормоча, приближается к нам.

Мне хотелось ухватить засов, хотелось верить, что я сумеюоткрыть дверь и мы выскочим наружу, прежде чем он приблизится на расстояние удараножом, но что-то во мне — что-то, решительно цеплявшееся за жизнь, — неподдалось иллюзии. Я прижал Диану к двери, встал перед ней защитным движением,восходящим, должно быть, к каменному веку, и приготовился встретить его.

Он бежал по узкому проходу между плитами, поднимая надголовой зажатый в левой руке нож. Если во мне и тлела надежда на помощь ДуракаГимпеля, она тут же угасла. Он вжимался в стену у двери в зал ресторана,глубоко засунув пальцы в рот, и его сходство с деревенским дурачком ещеусилилось.

— Не следовало тебе быть забывчивым про меня! — визжал Ги,совсем как Йода в "Звездных войнах". — Твоя отвратительная собака!..Твоя громкая музыка, такая дисгармоничная!.. Ииии!.. Да как ты…

На одной из ближних горелок левой плиты стояла большаякастрюля. Я потянулся и столкнул ее на него. Только через час я обнаружил, каксильно при этом обжег руку. Ладонь была вся в пузырях, точно крохотные булочки,и еще пузыри на трех средних пальцах. Кастрюля соскользнула с горелки,перевернулась и обдала Ги от пояса вниз чем-то вроде кукурузы с рисом ипримерно двумя галлонами кипящей воды.

Он завизжал, пошатнулся, попятился и опустил руку без ножана другую плиту, почти прямо в голубовато-желтое газовое пламя под сковородой —тушившиеся в ней грибы теперь превращались в угольки. Он снова завизжал и наэтот раз в таком высоком регистре, что у меня заболели уши, и поднес руку кглазам, будто не в силах поверить, что она скреплена с его туловищем.

Я поглядел вправо и увидел возле двери гнездышко чистящих имоющих средств — "Стекло-Х", и "Хлорокс", и "Уборщик вканистре А" на полке, а сбоку — щетка с совком, нахлобученным на ручку,будто шляпа, и швабра с отжимом в стальном ведре.

Когда Ги вновь ринулся на меня, держа нож в той руке,которая не побагровела и не вздувалась, как кишка, я схватил швабру за ручку,покатил ведро на колесиках перед собой, а затем ткнул им в Ги. Он откинулся, ноне попятился. Его губы подергивались в странной улыбочке. Он смахивал насобаку, которая, во всяком случае, временно забыла, как рычать. Подняв нож науровень лица, он сделал им несколько мистических пассов. По лезвию струилсясвет флюоресцентных плафонов. Оно блестело между разводами крови. Он, казалось,не ощущал боли ни в обожженной руке, ни в ногах, хотя их обдало кипятком, ибрюки у него пестрели рисинками: