– Не бойтесь! – уверил ее тот. – Здесь ведь неглубоко. Вы стоите на дне.

Но Луиза словно окаменела. Ей показалось, что сейчас она потеряет равновесие и ее засосет в глубину, она с головой уйдет вод воду и будет понапрасну колотить ногами, пока ее не покинут силы.

Она вспомнила, как в детстве один мальчик из их класса упал в пруд, что находился на краю деревни. Прудик был совсем маленький, заросший тиной, и летом от него отвратительно воняло. Дети бегали туда играть, несмотря на запрет родителей и обилие комаров. Луиза стояла, омываемая голубизной Эгейского моря, и думала о черной зловонной жиже и мальчике, которого нашли лежащим, уткнувшись в нее лицом. Впереди замелькали ножки Милы. Она плыла.

* * *

Они изрядно набрались и с трудом взбирались по каменной лестнице, ведущей к балкону детской комнаты. Они все время хохотали, и Луиза то и дело цеплялась за Поля, чтобы преодолеть особенно высокую ступеньку. Она уселась перевести дух под ярко-алой бугенвиллеей и стала смотреть вниз, на пляж, где танцевали и пили коктейли юные парочки. Бар организовал пляжную вечеринку. «Full moon party». Как перевел ей Поль с английского, это означало «праздник полнолуния». Луна и впрямь была полная и рыжая, и они весь вечер восхищались ее красотой. Луиза никогда не видела такой луны, прекрасной до того, что так и хотелось подпрыгнуть и сорвать ее с неба. Не то что серые, холодные луны ее детства.

С террасы ресторана, расположенного на горе, они любовались заливом Сифноса и закатом цвета лавы. Поль показал им на небо, полуприкрытое кружевными облаками. Туристы фотографировали пейзаж, и Луиза тоже встала с мобильником в руках, но Поль деликатно потянул ее за локоток назад.

– Не стоит. Лучше постарайтесь просто запомнить этот вид.

Они впервые ужинали втроем. Детей оставили на попечении хозяйки пансиона, которая сама вызвалась за ними присмотреть. У нее были дети того же возраста, что Мила и Адам, и все четверо с первого же дня стали неразлучны. Мириам и Поль от неожиданности немного растерялись. Луиза, разумеется, ни за что не соглашалась идти с ними, настаивая на том, что должна уложить детей спать, ведь это ее работа. «Они сегодня так наплавались, что заснут в одну секунду», – на ломаном французском уверила их хозяйка.

Они шли к ресторану молча, немного смущенные. За ужином все трое выпили больше обычного. Мириам и Поль немного побаивались этого ужина. О чем они станут разговаривать? Что расскажут друг другу? Но они убедили себя, что поступают правильно и что Луиза обрадуется. «Пусть она почувствует, что мы ее ценим, понимаешь?» Они поболтали о детях, об окружающих красотах, о завтрашнем купанье, о том, как быстро Мила учится плавать. Говорили Мириам и Поль. Луизе тоже хотелось что-нибудь рассказать, все равно что, какую-нибудь историю из своей жизни, но она так и не осмелилась. Она делала глубокий вдох и подавалась вперед, готовая заговорить, но так и не решилась раскрыть рот. Они выпили еще, и повисшее за столом молчание перестало их тяготить, сделавшись покойным и безмятежным.

Поль сидел рядом с ней и в какой-то момент положил руку ей на плечи. Узо привело его в приподнятое настроение. Он крепко сжал ей плечо, улыбаясь по-свойски, как старинной приятельнице. Она зачарованно глядела в лицо этого мужчины. Загорелая кожа, крупные белые зубы, волосы, побелевшие от солнца и морской соли. Он слегка потормошил ее, как тормошат слишком застенчивого или загрустившего друга, пытаясь его развеселить и отвлечь от неприятных мыслей. Будь Луиза чуть смелее, она накрыла бы руку Поля своей ладонью и сжала ее своими тонкими пальцами. Но она не осмелилась.

Непринужденность Поля ее очаровала. Он шутил с официантом, который принес им дижестив. За пару-тройку дней он выучил достаточно греческих слов, чтобы смешить торговцев, выбивая себе скидку. Его многие узнавали. Чужие дети на пляже хотели играть только с ним, и он, хохоча, соглашался. Сажал их себе на плечи и бежал к морю, чтобы плюхнуться в воду. Он ел с чудовищным аппетитом. Мириам морщилась, но Луизе его обжорство казалось неотразимым – он готов был заказать чуть ли не все меню: «Это тоже тащите! Надо же попробовать, правда?» Он мог прямо пальцами подхватить перчик, кусок мяса или сыра и с истинно детским удовольствием проглотить.

Добравшись до балкона отеля, все трое давились от смеха и зажимали себе рот. Луиза приложила палец к губам. Детей разбудите! Этот внезапный приступ сознательности развеселил их еще больше. Они дурачились, напрочь забыв о том, что они взрослые люди, дни напролет несущие ответственность за детей. Ими овладело безудержное озорство. Под действием алкоголя они скинули с себя груз тревог и бесконечное напряжение, неизбежно возникающее из-за детей между мужем и женой, между матерью и няней.

Луиза знала, что долго это не продлится. Она видела, каким жадным взглядом Поль смотрел на голое плечо жены. Светло-голубое платье делало кожу Мириам золотистой. Они закружились в танце, медленно переступая с ноги на ногу. Они двигались неуклюже, почти смущенно, и Мириам хихикала, как будто ее давным-давно никто не обнимал за талию. Как будто она стеснялась того, что внушает мужу такое желание. Мириам легла щекой на плечо Поля. Луиза поняла, что сейчас они остановятся, пожелают ей спокойной ночи и сделают вид, что засыпают на ходу. Ей захотелось их удержать, вцепиться в них и не отпускать. Вот бы поместить их под стеклянный колпак, чтобы навек замерли с улыбкой на устах, как две фигурки на крышке музыкальной шкатулки. Она подумала, что могла бы глядеть на них часами, и это никогда ей не наскучило бы. Пусть только позволят смотреть на них со стороны, из тени, и тогда все будет хорошо и в отлаженный механизм их жизни не попадет ни одна песчинка. В тот миг Луизу пронзила обжигающе ясная и мучительная мысль, что ее счастье целиком зависит от них. Что она принадлежит им, а они – ей.

Поль рассмеялся. Он что-то прошептал жене в затылок. Что именно, Луиза не расслышала. Он крепко взял Мириам за руку, и они хором, как хорошо воспитанные дети, пожелали Луизе спокойной ночи. Она смотрела, как они поднимаются по каменной лестнице в свою комнату. Голубоватые силуэты их тел расплылись и растаяли в темноте. Хлопнула дверь. Они задернули шторы. Перед мысленным взором Луизы возникли непристойные картины. Сама того не желая и проклиная себя, она чутко ловила доносившиеся из комнаты звуки, слышала тоненькие, похожие на кошачье мяуканье, стоны Мириам. Слышала, как спинка кровати ударяется о стену.

Луиза открыла глаза. Адам заплакал.

Мадам Гринберг уже раз сто рассказывала о странном происшествии в лифте. Короткое ожидание внизу и путь в пять этажей. Путь, продолжавшийся меньше двух минут и ставший самым значимым событием в ее жизни. Можно сказать, судьбоносным. Она могла, могла, непрестанно корила она себя, изменить ход вещей. Если бы она обратила внимание на то, как тяжело дышала Луиза. Если бы не прилегла днем и не закрыла окна и ставни. Говоря об этом с дочерями по телефону, она зарыдает и будет безутешна. В конце концов полицейским надоест выслушивать ее стенания, и ей холодно заметят: «В любом случае вы ничего не могли изменить». Она расскажет об этом журналистам, освещающим процесс, и адвокату обвиняемой, которая покажется ей высокомерной и небрежной, и повторит свои показания в суде, куда ее вызовут свидетелем.