блага, но слабых людей, резонно полагало, что человеку должна быть предоставлена свобода. Из этих соображений были отменены многие антинемецкие постановления, или, по крайней мере, их не стали придерживаться столь строго. Эта мягкость, стремящаяся опираться на благородные инстинкты человека, вскоре привела к общему упадку и разложению, которого не могли остановить бесконечные восторженные речи и манифестации. Фронт постепенно распался и позволил созданному в Петербурге параллельному коммунистическому правительству605 спокойно подготовить свержение правительства Керенского. И вскоре случилась третья революция, которая перевернула с ног на голову все, что существовало до сих пор.

В многодневных тяжелых сражениях в Москве сторонники нового порядка были побеждены. Мой племянник Георг, сын моей сестры Иды606, который тогда был студентом, также был среди молодежи, защищавшей Кремль. Он тогда особенно отличился, дни напролет его искали по всей Москве и уже оплакивали как пропавшего. Но позже выяснилось, что он бежал из города и, преодолев много трудностей, вступил в ряды Белого движения.

У нас в Москве в дни сражений было очень тревожно. В нашем доме, где жили 350 жильцов, мы организовали постоянные посты, которые служили больше для успокоения, потому что при серьезном инциденте они не смогли бы противостоять насилию. Но из‐за шальных пуль и в нашем доме были потери, и прошло довольно много времени, пока в Москве вновь установилось внешнее спокойствие. Но потом начал бушевать террор, преследовавший и безжалостно уничтожавший всё и вся, что могло хоть сколько-то казаться опасным для сторонников Ленина. Все, кто как-то участвовал в публичной или партийной жизни, если им не удалось вовремя бежать из Москвы, преследовались, попадали в заключение.

Мы не были обременены в этом отношении, и в основном нам вначале нечего было особо бояться, конечно, кроме опасностей, которые несла с собой такая неразбериха, создаваемая массой, чаще всего необразованной и жестокой, нежданно ставшей свободной в своих проявлениях.

Во всех направлениях шла организация каких-то структур. В жилых зданиях возникали домовые комитеты, в нашем доме председателем такого комитета был я, на фабриках тоже было создано подобие комитетов. На беспрерывных заседаниях работодатели и работники обсуждали все касающееся производства, за этими подготовительными шагами последовало образование государственных трестов, и мы постепенно осознавали, куда это ведет: к национализации всей жизни. Однако нам потребовалось некоторое время, чтобы осознать это и то, что мы, по необходимости, неосознанно участвовали в принятии нужных для этого мер. Сначала крупных помещиков, которых под объявленным правительством лозунгом «Земля крестьянам!» выгнали из их владений, затем последовало изъятие собственности у зажиточных крестьян, и под конец вся земля всех крестьян была отнята и национализирована.

То же произошло и с фабрикантами. Фабрики были национализированы, банки – тоже, все сейфы были вскрыты и их содержимое отнято у владельцев. Потом настала очередь квартир. Их замеряли и каждому оставляли лишь несколько метров площади, остальная насильственно изымалась из пользования для заселения в нее чужих людей. При этом все шире разворачивался террор, делая жизнь невыносимой. На первых порах этого коммунистического строительства был заключен Брестский мир с Германией607, и в Москве ожидали посла, барона фон Мирбаха608. На него и на немцев в целом возлагали большие надежды; мы, как и многие русские, ожидали, что коммунизм, который находится у власти, будет повержен. И немцы, наверно, имели такое намерение, поскольку испробовали все возможное, чтобы найти политическую силу в России, готовую двинуться за ними и при их поддержке создать буржуазное правительство.

Но в этом отношении политические партийные силы в России оказались совершенно непригодными. Никто не хотел открыто выступить против Антанты и пойти навстречу пожеланиям народа. Но, очевидно, была еще надежда на Белую армию и вера в то, что при поддержке Антанты она победит большевизм и сможет поставить у руля на прежней основе чисто русское правительство. Эта несостоятельность стоила русскому народу и всему миру много крови и горя, а Германию лишила возможности помочь русским освободиться от большевизма. Сами члены партий потом сбежали за границу, оставшийся народ вынужден был претерпевать ужасающие страдания и страшные последствия глупостей, которые привели к тому, что из‐за нищеты и пропаганды этот в целом умный и добродушный народ пришел к нынешнему состоянию, непонятному каждому культурному человеку

Мы провели примерно год в этом коммунистическом государстве, и этот год я еще хочу немного описать. Первое, что нас глубоко потрясло, было известие, полученное от посольства, что брат Боб, который прекрасно зарекомендовал себя на всех театрах войны, уже получив несколько тяжелых ранений, по собственному желанию вернулся в свою батарею во Фландрии и там погиб. Первым известие получил брат Гуго и сообщил потом мне. Мы оба были невероятно поражены, и на нас лежала тяжкая обязанность передать эту печальную весть родителям. Гуго был очень трогателен, с невероятной деликатностью он сообщил об этом матери. Я никогда в жизни не видел его таким нежным.

Но нам не было дано много времени на личные чувства. Жизнь требовала каждый день новых усилий от всех, чтобы устоять перед ежедневно вновь возникающими заботами. Определенную защиту нам давало присутствие консульства Германии, но оно не могло вмешиваться в постановления властей.

Дома никогда не было покоя. Домашние обыски стали обыденными. Как председатель домашнего комитета в таком большом доме, где я должен был быть при каждом обыске, я в этой связи провел несколько тревожных и отчасти очень опасных ночей. Один вид этих банд, прибывающих на обыски, был ужасен. Русских среди них почти не было, смесь латышей, китайцев и прочих народов, подростки-оборванцы, с головы до ног увешанные ручными гранатами, под предводительством какого-нибудь матроса – таковы были обычные визитеры во время ночных обысков.

Одна такая ночь особенно запомнилась. Ничего не подозревая, мы дежурили во дворе, как вдруг подъехал грузовик, набитый такой бандой, во главе с латышом, который мог перемещаться в транспорте только лежа из‐за какого-то физического недуга.

«Открывайте, где председатель домового комитета?» Я вынужден был доложить. Дело было в жалобе на некоего товарища Мюллера, у которого должен был пройти обыск. Вероятно, причина была совсем незначительной, но прибавилось обстоятельство, которое потом все очень осложнило. Мы установили во всем доме сигнализацию, конечно, не для таких случаев, а для нападений. Но один чересчур рьяный жилец нажал на кнопку, и сирена зазвучала по всем этажам, во дворе, на соседних участках, а ввалившиеся в дом солдаты пришли в неописуемую ярость. Штыками они отодрали звонки от стены. Но на земле звон продолжался. И когда потом еще один жилец, американец, сообщил в свое