В первые дни мы обезумели, так как вдруг оказаться во враждебной стране было кошмарно; весь ужас, который нам предстоял, мы тогда еще не представляли, это пришло позже. Тогда же появилось первое постановление, направленное против немцев. Все мужчины до 45 лет должны были в определенный день явиться в одну из московских казарм. Мы отправились туда, совершенно ничего не подозревая, да еще очень спешили, чтобы прийти первыми, так как думали, что речь идет о регистрации, которую хотели провести в спешном порядке. Там нас заперли во дворе, и мы простояли так целый день без еды, знать не зная, что произойдет дальше. Когда наступил вечер, подъехали несколько возов с соломой, и каждый должен был взять себе немного, а потом нас заперли в казарме. Как мы узнали позже, туда собрали около 15 тысяч человек. Каждый старался устроиться хоть как-то поудобнее в этой дикой тесноте. Ни о каком сне невозможно было помыслить, ведь такой совершенно неожиданный поворот событий этого дня, полное неведение о том, что сулит будущее, внезапное расставание с семьей – все это невообразимым образом давило на каждого.

Мы тогда еще не имели опыта в таких делах. Все мы всегда жили в полной свободе, и каждый из нас, соблюдая закон, не опасался каких-то ограничений этих свобод, а теперь сразу, без всякой вины мы оказались запертыми и совершенно изолированы от внешнего мира. В каждом окне маячил охранник. Это производило угнетающее впечатление на всех нас.

Все обсуждали прежде всего то, что немецкие ведомства никого своевременно не оповестили. 15 тысяч мужчин в самом расцвете лет, немцы империи, оказались одни в Москве. Говорили, что лучше бы пошли на фронт, если бы им дали такую возможность. Можно было бы сформировать пять полков, и не самых плохих, а сейчас маячила перспектива прозябать здесь бесцельно и бесправно на протяжении всей войны. Чудовищное положение, когда тебя вдруг настигает такая мера. Среди нас были и такие немцы, которые, возможно, всю свою жизнь и не думали о том, что они немцы, не знали языка, полностью обрусели. Настроение царило подавленное. На следующее утро перед казармами столпились родственники заключенных. Внутрь не пустили никого, но можно было хотя бы получить от родных продукты, одеяла и прочее необходимое. Русская администрация не выдала нам ничего. В казарме можно было получить кипяток для чая, если, конечно, было во что его налить. Так что мы по мере возможности устроили подобие домашнего быта. Первый день также прошел в ожидании. На следующий день было получено разрешение поговорить с близкими через окно. Но это не подняло нам настроение, так как женщины сообщили, что вышло постановление: семьи должны быть высланы куда-то в бескрайнюю Сибирь. Конечно, эти новости принесли новые заботы. Ни от кого ничего узнать было нельзя. Женщины весьма хорошо нас обеспечили, так что мы по крайней мере были сыты, но что могло значить это телесное удовлетворение при том моральном состоянии, в котором мы находились и которое день ото дня становилось все хуже.

Среди нас были люди, не терявшие, несмотря на все происходящее, чувства юмора, но это походило на юмор висельников. Я оставался в этой казарме 10 дней. Внезапно меня вызвали и освободили. Мне было очень неприятно уходить, покидая оставшихся. Освобождение было получено благодаря усилиям правления биржевого комитета, который, ввиду важности нашего предприятия, настаивал на том, чтобы наша семья осталась в Москве603. Я пришел домой грязный, страшно подавленный, и хотя хорошо помылся, но все еще ощущал себя запятнанным и в сильнейшей степени униженным. В первую же ночь дома в два часа меня подняли с постели. Звонили из полицейского участка и спрашивали, принадлежат ли мне все лошади в манеже. Когда я подтвердил, полицейский начальник доложил мне, что они реквизируются, поскольку принадлежат немцу. Я не смог сдержаться и не сказать ему, что это он мог бы сообщить мне и утром! Других моих лошадей забрали еще раньше. Мне было их бесконечно жаль, потому что я был уверен, что все они погибнут от голода.

В окно казармы я видел длинные ряды лошадей, которых никто не кормил. Из имения моего отца, которое находилось недалеко от Москвы, но все же занимало 600 га, забрали всех рабочих лошадей и все повозки – хорошо продуманная глупость, прямо во время сбора урожая!

Так мы внезапно очутились во время войны в стране, где жили поколениями; где жили все наши знакомые и родственники, причем некоторые уже раньше стали российскими подданными; в стране, где работали наши отцы и прадеды и в развитие которой мы все внесли большой вклад. А теперь она стала для нас враждебным зарубежьем. Внезапно, без всякой вины, живущие здесь немцы оказались полностью лишенными прав, презираемыми, врагами. Такое трудно осознать, и в любом случае с человеческой точки зрения это означает огромную несправедливость. Только в подобный момент осознаешь, насколько все созданное тобой – будь то в экономике, будь то в обществе – является зданием, фундаментом, который тебе не принадлежит, а также замечаешь, что на самом деле тебе здесь не место. Только в такой ситуации чувствуешь, как сильно укоренен в тебе патриотизм по отношению к старой родине и как далеко расходятся твои интересы с интересами остального народа.

В начале войны народ проявлял военное воодушевление, которое, хотя не было естественным, поскольку было раздуто речами, газетами, пропагандой и т. п., тем не менее сильно демонстрировалось внешне, в чем мы не могли участвовать и что глубочайшим образом нас задевало, а главное – ежедневно унижало. Вот почему, выйдя из казармы, я был в ужасающем состоянии души. С моим отцом и братом было еще хуже, поскольку очень о многом надо было думать и принимать решения, совершенно отстранившись от собственных чувств и того, что на сердце. Было ясно, что в Германию нам уже не выбраться. Было также ясно, что мы должны проявлять большое внимание к фирме, которая во многом зависела от нас, к партнерам, которые сотрудничали с фирмой, и прежде всего к массе акционеров, вкладчиков в значительный капитал, среди которых много иностранцев и немцев из Германии.

Для Германии в этот момент мы ничего не могли сделать, но для названных людей, оставаясь на местах, мы могли добиться многого. Обо всем этом надо было быстро думать и стремительно принимать решения. Законы военного времени тогда еще не были известны. Они были обнародованы намного позже, и на тот момент мы еще не