Мне не терпелось узнать, вернулся ли капитан Данилов из Москвы, и 25 августа я сама отправилась к нему. Подходя к его дому, я увидела открытые окна – значит, он уже вернулся. Почему же он не пришел ко мне, как обещал? Я постучала в дверь, открыла его жена. Увидев меня, она смутилась. Я спросила, знает ли она о моих поручениях мужу? Она ответила утвердительно, но было видно, что она очень смущена. Неожиданно она посмотрела мне прямо в глаза и сказала:

– У меня для вас плохая новость.

– После всего того, что… ну, вы знаете…

– Ваш сын Жорж погиб.

Последний удар, который могла нанести мне эта проклятая страна, лишившая меня всего! Жорж погиб в снежную бурю 6 марта 1951 года, его тело так и не нашли. Что касается Трефилова, то он попал в две крупные автомобильные аварии и уже год находился в больнице.

В сентябре я получила визу из французского посольства и письмо от Жанны. Она переправила мне ответ министра иностранных дел Франции депутату департамента Жер: он сообщал, что мои документы в настоящее время оформляются и самое большее через неделю будут заверены и отправлены получателю. От меня требовалось переслать их в Москву на перевод, а потом привезти обратно в Архангельск. Жанна написала мне, что в день моего приезда меня будет ждать жареная индейка. Но внезапно силы оставили меня. Я больше не испытывала желания бороться. Смерть Жоржа подкосила меня.

Вскоре я получила письмо из 4-го лагпункта от моих подруг Анны и Риты, выражавших соболезнования в связи со смертью сына. Доктора Иванова и Шабельская также написали мне слова сочувствия. Это немного меня приободрило. В России дружбу, понимание и нежность можно встретить только в тюрьмах. Может быть, потому, что именно там находятся все порядочные люди? Я была очень расстроена тем, что Люба мне до сих пор не ответила, и я не могу послать Аниной дочке, Ирочке, обещанную куклу… Анна написала о смерти Марии Кузнецовой, освобождении Беллы, отъезде доктора Сандаряна, о том, что наша эксцентричная Фаина должна пройти медицинскую комиссию, и о том, что Рита по-прежнему работает в своей лаборатории. А сама она продолжает трудиться на лесопилке.

Я написала письмо Трефилову с просьбой не присылать мне свидетельство о разводе, так как я собиралась приехать в Москву и остановиться у него как законная жена, пока не получу то, что мне нужно. Я также послала в Красноярск запрос о выдаче мне свидетельства о смерти Жоржа, чтобы окончательно убедиться в том, что моего ребенка действительно нет в живых.

15 октября мое дело о репатриации было наконец полностью сформировано. Я отвезла все бумаги в Архангельск и передала их Кузнецову. Он еще имел наглость спросить меня, узнала ли я его. Я ответила, что вряд ли смогу его забыть после того, что он со мной сделал.

До отхода молотовской электрички еще оставалось какое-то время, и я отправилась на центральную улицу Павлина Виноградова: Августина просила привезти ей сахар и конфеты. В одном магазине продавали сахар, в другом конскую колбасу, но в них стояли такие очереди, что к прилавку просто невозможно было подойти. Я возвратилась в Молотовск с пустыми руками.

Тридцать восьмая годовщина Октябрьской революции – один из двух праздников (вторым является Первого мая), когда русские имеют право получить немного продуктов, отстояв в бесконечных очередях. В эти дни водка льется рекой. Вечером невозможно пройти по улице, не споткнувшись о смертельно пьяных, валяющихся на тротуарах. Милиция подбирает их и увозит в участок. На следующее утро, перед тем как отправиться на работу, они должны уплатить штраф в размере от пятидесяти до ста рублей в зависимости от того, являются они хроническими алкоголиками или нет.

25 декабря доктор Мария Михайловская попросила меня оказать ей услугу. Один ребенок из наших яслей серьезно заболел, а так как старшая медсестра, оказывающая помощь на дому, также захворала, доктор попросила меня заменить ее и сделать уколы пенициллина больному малышу, который жил в Яграх.

Я не была в восторге от этой просьбы, так как мне предстояло пройти двенадцать километров пешком при тридцативосьмиградусном морозе!

Семья, к которой я отправилась, жила в деревянном бараке для морских и армейских офицеров. Мама ребенка оказалась чрезвычайно приветливой женщиной. Ребенку было полтора года, я сделала ему укол и ушла. На обратном пути я встретила сотрудницу сберкассы, принимавшую у меня деньги, которые я откладывала со своего жалованья на сберкнижку. Ее звали Софья. Эта девушка несколько раз предлагала мне познакомиться с французским солдатом, служившим в местном гарнизоне. Я никогда не соглашалась на это предложение, так как не понимала, каким образом французский солдат может проходить военную службу в Молотовске. Я считала это одной из ловушек, расставленных Кузнецовым или Маулиной, и очень их остерегалась. Не желая выглядеть невежливой, я приняла предложение Софьи пойти на чашку чая к ее матери, с которой она жила вместе в десятиметровой комнате. Пока Софья ходила в казарму за пресловутым французским солдатом по имени Жан, ее мать пояснила, что молодой человек действительно родился во Франции, но его родителями были русские, эмигрировавшие из России в 1921 году. Они вернулись в СССР в 1947 году. Жан, сапожник по профессии, был женат и имел троих детей.

Жан оказался красноармейцем высокого роста, с приятной внешностью. Я обратилась к нему по-французски, он понял все, что я сказала, но ответил по-русски. Под предлогом того, что ему нравится моя страна, которая была немного и его (он покинул Францию в возрасте семнадцати лет), Жан заходил ко мне по вечерам со своими друзьями. Это вызывало у меня некоторое чувство недоверия и подозрения, поскольку я не понимала причин, почему он приходит ко мне с друзьями, не говорящими по-французски и совсем не интересующимися Францией.

Меня удивляло и то, что солдаты, приходившие с Жаном и Софьей, каждый раз были разными. Возможно, я была жертвой «шпиономании» (что вполне объяснимо после того, что мне довелось перенести), но у меня не было никаких доказательств того, что Жан не действует по заданию органов, а Софья не является их агентом. Визиты всех этих солдатиков ко мне вполне могли убедить какого-нибудь следователя, мало чем отличающегося от тех, что мне довелось повидать в своей жизни, в том, что я выведываю шпионскую информацию о военных объектах в Молотовске. И таким образом подтвердить обвинение в шпионаже, выдвинутое против меня в 1951 году теми, кто не согласился с моей реабилитацией. Поэтому я прервала всякие отношения с Жаном и Софьей. Я научилась быть осторожной.

И вот настал очередной новогодний праздник. С 1948 года русским разрешили ставить новогоднюю елку в своих жилищах[167]. На это был запрет с 1917 года. Разрешение распространялось на школы и другие учреждения. При этом елка называлось новогодней, а не рождественской. В ней не должно было быть никакого религиозного смысла.

В яслях воспитательницы и дети из старших групп украшали разноцветными игрушками большую елку. Вокруг нее в праздничный день ребята в костюмах медведей, волков и зайцев водили хороводы и пели: