невыносимо было видеть по утрам, как отец возносит три хвалы Господу, благодаря за то, что не сделал его гоем, рабом и женщиной; ненавистна мысль делить людей на евреев и неевреев, правоверных и неверных, рабов и свободных, мужчин и женщин. Она не принимала судьбу еврейской женщины в обществе, где та полностью подчинена, скрыта от глаз, невидима. Совсем ребенком ей вместе с семьей пришлось бежать из Севильи, но в кошмарах она снова и снова видела всполохи огня, крики насилуемых женщин, воды реки Гвадалквивир, покрасневшие от крови, и трупы, на которые в темноте натыкалась их лодка.

Я попытался объяснить, что в других христианских странах женщины и евреи занимают не лучшее положение, но, зная твердость духа Шагал, куда более сильного, чем мой, вынужден был уступить и согласился увезти ее с собой на ту сторону моря; затем мы должны были написать ее отцу и прийти к согласию. Открылся я только Абдалле, пришедшему в ужас из-за тяжелейших последствий, которые неизбежно отразились бы и на делах, поскольку, по его словам, Салиметикусси был не только приближенным Великого Визиря, но отличался крайней мстительностью: он не простил бы нас и, конечно, поклялся бы отплатить каждому, начиная с Ализо, позволившему привести эту змею к нему в дом. Однако же Абдалла смирился и согласился помочь нам бежать.

В путь мы пустились ночью, переодевшись паломниками, с караваном, направлявшимся через пустыню в Египет, однако уже через несколько дней, оставив караван в оазисе, пересели на лошадей и поспешили в Алькудию, преследуемые сухим и горячим ветром, харматаном. То были тревожные дни, я опасался, что в любой момент может появиться султанская стража. Давным-давно зафрахтованный на обратный рейс неф, который должен был быть готов к отплытию, оказался совсем не готов. Из-за споров с местными купцами мы еще не закончили погрузку товаров. Я даже написал полное отчаяния письмо Кристофано на Майорку. Однако в конце концов мы все-таки отплыли и некоторое время спустя прибыли в Барселону, к моему кузену, который пришел в совершеннейший ужас. Осознавая опасности, грозившие еврейке в Барселоне, Фрозино смог убедить Шагал принять крещение, и она согласилась, впрочем, предупредив меня, что в душе останется верна своему закону. Я поинтересовался у нее значением имени Шагал, и она указала на фиалку, цветущую в саду. С тех пор среди христиан ее стали звать Виоланте, то есть фиалка. Мы поженились в сельской часовне, где были только мы вдвоем да Фрозино со слугой, поскольку его жена-каталонка отказалась встречаться с еврейкой. Мы договорились никому не говорить о нашей свадьбе, не упоминая о ней даже в письмах к моему отцу. Однако Господь, ниспославший нам милость освятить нашу любовь, не пожелал даровать нам сына, тот родился прежде срока и бездыханным, вероятно, из-за невзгод и тягот перенесенного пути.

В Африку, к сожалению моему, я так больше и не вернулся. Деятельность Фрозино, а значит, и моя, внезапно приняла иной оборот. В знак признания заслуг король вверил ему dret des italiens, сиречь право собирать со всех купцов-итальянцев пошлину на все ввозимые и вывозимые товары в размере трех динаров с каждой лиры, и мой кузен для борьбы с неплательщиками даже вынужден был нанять знаменитого юриста Пера Десколя, чье жалованье обошлось нам в сто флоринов. Фрозино часто приходилось ездить по своим делам в Валенсию и своим поверенным по взиманию dret он назначил меня.

На первый взгляд это было значительное повышение в статусе, но на самом деле новая должность лишь усугубила наше положение. Старые друзья понемногу стали от нас отворачиваться, считая не кем иным, как неблагодарными кровососами, продавшимися королю и каталонцам. Мне все это тоже было не по душе. Отношения с представителями Датини, Симоне и Кристофано сделались напряженными и охлаждались все сильнее в свете истории с Шагал, кое-кто вообще считал, что я ее похитил. Салиметикусси, отказавшись вскрывать мои письма и не зная, на кого обратить свой гнев, едва не сгноил бедного Ализо дельи Альберти в зловонных тайных подземельях Феса; того спасло лишь письмо, направленное королем Мартином султану. Ализо вернулся банкротом, его компания разорилась и уже не смогла оправиться. Дела мессера Бальдассарре, с которым я больше никогда не встречался, также обстояли плохо. Все его имущество во Флоренции было конфисковано, и с тех пор ему приходилось вести переписку и торговлю якобы от имени компании Датини, хотя было очевидно, что у него проблемы с наличными: должно быть, великие государи, так благоволившие к нему в прошлом, не торопились оплачивать его услуги с той же скоростью, с какой прибирали к рукам его восхитительные диковины.

Чтобы узнать, как обстоят дела у мессера Бальдассарре, я заглянул в лавку картографа, время от времени, как я знал, исполнявшего для него заказы. Меня сопровождала Виоланте, картограф был евреем, пережившим резню и насильно крещеным десять лет назад, и она желала познакомиться с ним. Я слушал, как они говорят на языке своих священных книг; потом мастер показал мне свои сокровища – огромные пергаментные листы, сшитые воедино, на которые он, долго и кропотливо работая с циркулем и наугольником, наносил очертания берегов Средиземного моря и континентов, которые оно омывает. Звали мастера Хаме Риба, но его настоящим еврейским именем было Иуда Крескес, а искусству этому он выучился на Майорке у своего отца Абрамо. С тех пор Виоланте стала навещать его, помогая наносить географические названия на карты. С помощью этого занятия она словно бы узнавала мир, а после мечтала о будущих путешествиях вместе с возлюбленным.

Но счастливые деньки моей первой жизни подходили к концу. Металлические шарики неумолимо падали в золоченые чаши огромных водных часов этого мира. Скончался дядя Джованни; тетя Лоттьера с помощью Фрозино была вынуждена выслать моему отцу доверенность на продажу всего имущества, что у них еще оставалось во Флоренции, в число которого среди прочего входил дом в приходе Сан-Микеле-Бертельди. При подозрительных обстоятельствах скончался в Неаполе мессер Бальдассаре. Умер мессер Франческо Датини. Не стало короля Маррина, благоволившего Фрозино и уцелевшим евреям.

Однажды Виоланте вышла из дома одна, чтобы, как обычно, помочь старому мастеру Хаме. На обратном пути ее заприметила банда юнцов, вопивших «Смерть иудейке!» и забрасывавших ее камнями, оставшимися после строительства Санта-Мария-дель-Мар. Виоланте пыталась укрыться в церкви, но священник, услышав «еврейка», захлопнул перед ней дверь. Там, на паперти, ее и нашли: с черных волос натекла целая лужа крови, но она была еще жива. Пока лекарь боролся за ее жизнь, я, вне себя от отчаяния, совершил паломничество в