– Не горюйте, Ждановский, – сказала Марина, с презрениемглядя на его заострившийся от страха нос. – Во всяком случае, можете бытьспокойны. Сегодня вы от меня освободитесь. Мы с вами никогда больше неувидимся, я не намерена возвращаться в Х.

– А как же ваш ребенок? – нерешительно спросил СеменЕфимович.

Лицо Марины не дрогнуло. Она не ответила.

«Сука, – подумал Ждановский. – Не мое дело, да? Ты этоимеешь в виду? Конечно, не мое, плевать мне и на тебя, и на твоего ублюдка. Япросто хотел… по-человечески…»

Он прогнал свои мысли, потому что самому вдруг стало ясно:слово «по-человечески» вряд ли применимо к нему, только что убившему человека.Неужели завтра он освободится от этой твари и сможет жить так, как жил довстречи с ней: вольно, свободно, повинуясь только своим желаниям ипотребностям, а не гнусному шантажу оголтелой, окаянной бабищи?

Марина, нахмурясь, надевала перед зеркалом белую сестринскуюкосынку Ковалевской, набрасывала ее пуховый платок, просматривала ее документы.В голове мешались мысли о том, что она за последнее время еще больше постарелаот переживаний и выглядит гораздо старше своих лет: ей сейчас легко можно датьи сорок, и сорок пять, не то что тридцать семь, как было Ковалевской, закоторую она будет себя выдавать. А ведь Марине гораздо-гораздо меньше… Даладно, не все ли равно, как она выглядит? Чем хуже – тем лучше!

Но о чем бы она ни думала, где-то на обочине сознанияпроходила мысль, которую она постоянно гнала от себя, – мысль о Павлике.

Он не пропадет, не должен пропасть. Едва Сяо-люзабеспокоится, что «мадама Маринка» как-то уж слишком надолго запропала, неслучилось ли чего, как только в доме кончится вся еда, девчонка ринется запомощью к «красивой девуске», к Грушеньке Васильевой.

Васильевы ненавидят Марину, но Павлика они не покинут. Влюбом случае – если даже не возьмут к себе, то устроят в детский приют. В тотсамый, здание для которого выстроили на Инженерной улице австрийские пленные…

Смешно. Очень смешно!

Марина оставила для Васильевых письмо, в котором пригрозила:если посмеют бросить Павлика на произвол судьбы, она сообщит в полицию о шашняхГрушеньки и беглого австрийца Мартина Бобаша. О себе Марина написала, что будетчерез Китай пробираться в Россию. Пусть теперь ищут и ловят ее близ границы сКитаем, если делать нечего! Да вряд ли станут искать – решат небось, что еезамело где-нибудь метелью, а косточки давно уж обглодали волки. И хотьВасильевы теперь с надеждой взглянут в будущее, надеясь, что навсегдаосвободились от Марины, но все равно – в их жизни и в жизни Ждановского всегдабудет присутствовать страх.

Страх, страх…

Сейчас, лежа на полке в отдельном купе полупустого вагона исодрогаясь от кончиков волос до глубины души от озноба нравственного ифизического, Марина размышляла о том, что вся ее будущая жизнь основана настрахе и скреплена, словно цементом, страхом тех, кого она оставляет в жизнипрошлой.

Второй раз меняла она судьбу вот так – безоглядно. Первыйраз это произошло помимо ее воли два года назад, сейчас же она шла вперед соткрытыми глазами.

Конечно, ее будут искать, но не смогут связать побег Марины сотъездом на фронт милосердной сестры Елизаветы Ковалевской. Даже если дадуттелеграмму в воинский эшелон, которым сейчас едет Марина, отсюда могут толькоответить, что милосердная сестра Ковалевская вовремя села в поезд в Х. иследует в пассажирском вагоне до сих пор.

Марина села и принялась растирать ледяные ноги. Ей надоелохромать, надоело думать о том, что нужно непременно хромать. Сейчас ногу словносудорогой сводило – ту, на которую она так старалась припадать.

Встала и приникла к окну. Метет, метет… След ее уже замело,занесло, скрыло от людей. Впереди, в белесой круговерти, проглядывали какие-токрасные сполохи. Горит что-то? Или чудится? Часто бывает в Приамурье, что всильный снегопад ночное небо отливает тускло-пламенным оттенком…

Или это зарево новой жизни Марины Аверьяновой разгорается?Костер, в котором сгорело все прошлое…

Чудилось, что мысли о покинутом ею на произвол судьбыПавлике, о бросившем ее Андреасе, об убитой ею Ковалевской и впрямь сгорели внекоем страшном костре. Заодно там сгорело ее сердце. Теперь на месте сердца уМарины в груди лишь уголь того костра, и не гаснуть совсем его заставляеттолько надежда отомстить. Однако если кто-то решит, что она будет мстить двумобманувшим ее мужчинам, то он жалкий пошляк и мещанин.

Есть люди, которые принесли ей гораздо больше зла. У неецелый список этих людей. Там Саша и Дмитрий Аксаковы, там Шурка Русанов, ТамараСалтыкова, там Охтин и, конечно, Смольников.

Рано или поздно Марина Аверьянова доберется до них до всех!

Она снова легла и наконец-то согрелась своим тлеющим углем,который был у нее теперь вместо сердца. И спокойно, почти счастливо уснула.

* * *

– Быть может, вам удобно будет расположиться на моем диване…э-э, в кабинете? – спросил Константин Анатольевич, изо всех сил стараясь бытькак можно приветливей с незваным гостем.