Когда башни и улицы Лас-Вегаса остались позади, панорама сразу развернулась вширь; лежавшие вокруг равнины были не идеально плоскими, но плавно поднимались, пока не упирались в горы. Крейн подумал, что если поставить где-то у самого горизонта автомобиль без ручного тормоза – его даже не будет видно отсюда, – он через некоторое время сам скатится на шоссе.

В машине без крыши горячий ветер трепал его седеющие волосы, солнечный свет тяжело ложился на руки и ноги; он отвинтил пробку с одной из прохладных бутылок «кусачего пса» и сделал большой глоток.

Темное вино, куда более резкое на вкус, чем пиво, зажгло в нем огонь, не уступавший жаре пустыни. Одновременно оно разбудило его, сдернуло туманный покров невнимательности, но он, к своему удовлетворению, обнаружил, что больше не нуждается в этом покрове – теперь он был равнодушен и к смерти Дианы, и к проблемам Оззи и Арки. «Вот, – подумал он, – настоящая холодная взрослая зрелость, без капли детской потребности иметь отца».

– Хочешь хлебнуть? – спросил он Сьюзен, протягивая ей бутылку.

– Дорогой, это же и есть я, – ответила она, не отводя взгляда от дороги. – Как ты себя чувствуешь?

Крейну потребовалось ненадолго задуматься, чтобы дать честный ответ.

– Отрешенным, – сказал он.

– Это хорошо.

Впереди, справа от дороги, показалось нечто вроде руин какого-то старинного каменного сооружения, Крейна качнуло вперед, и он почувствовал, что тормоза начали сжимать диски, замедляя ход машины.

Он рассматривал место, являвшееся, по всей видимости, пунктом их назначения. Миражи мешали разглядеть контуры строения: то казалось, будто полуразрушенные серые каменные стены уходили куда-то вдаль от шоссе, но уже в следующее мгновение были видны лишь компактные развалины заброшенной церкви.

Сквозь искрящийся оптимизм утреннего опьянения он ощутил всплеск тревоги и нежелания.

– С кем, – осторожно осведомился он, – нам предстоит здесь встретиться?

– Ты увидел своего отца на железнодорожной станции? – произнесла Сьюзен нарочито скрипучим голосом, цитируя анекдот, который однажды рассказала ему настоящая, умершая жена. – Нет, я уже много лет был знаком с ним!

Она повернула «баранку», и машина медленно въехала на усыпанную гравием обочину. Когда же она выключила зажигание, машину окутала тишина, впрочем, почти сразу же сменившаяся слабым свистом ветра в редких кустиках, тут и там торчавших рядом с неровными каменными стенами.

Выйдя из машины с пакетом, где лежал его запас вина, и с начатой бутылкой, Крейн заметил, что в сотне ярдов позади их машины остановился серый «Ягуар», а мгновением позже мимо проехал светло-коричневый «Мустанг», оставив за собой чуть заметный хвост пыли.

Он знал, что сможет вспомнить обе машины, если потребуется, но ему это совершенно не требовалось. Он с нервозной уверенностью думал, что расстался со своими эмоциями вместе со сброшенным панцирем молодости.

Сьюзен сошла с мостовой, сделала три шага по песку в сторону дверного проема, над которым, как в менгирах Стоунхенджа, нависала изъеденная непогодой перемычка, и оглянулась на Крейна.

– Давай прогуляемся.

Он поднес к губам открытую бутылку «кусачего пса», запрокинул ее и сделал очередной глоток все еще холодного вина.

– Почему бы и нет?

За дверным проемом лежала круглая площадка без крыши с покрытым ветровой рябью песком костяного цвета вместо пола. Из неровной поверхности земли торчали мертвые кактусы, словно небрежно воткнутые распятия. Крейн поморгал, потер пластмассовый глаз, но так и не смог прикинуть расстояния до дальней стенки.

Сьюзен забрала у него сумку и взяла его за освободившуюся руку. По мере того как они вдвоем удалялись от шоссе, ее пальцы, сжатые в его ладони, становились суше и узловатее; чтобы восстановить ее мягкую телесность, пришлось отхлебнуть еще вина, а затем и еще.

Солнце белым магниевым огнем пылало близ самой верхушки купола неба. Крейн чувствовал, как уменьшается под этим сухим жаром.

Сами камни под ногами казались траченными гнилью, изъеденными какой-то внутренней эрозией; он видел расползавшихся из-под ног змей и разбегавшихся скорпионов, но не органических, а сделанных из драгоценных камней и золота; над головой порхали сухие оболочки птиц, издававшие звуки, похожие на дребезжание бьющегося стекла.

Он знал, что если б смог открыть свой напрочь заплывший левый глаз, то увидел бы совсем не то, что показывал ему искусственный глаз.

Вылезая из машины, он успел заметить пятна зелени и белые, красные и оранжевые цветы, разбуженные дождем, прошедшим в пятницу ночью, но, войдя в разрушенную часовню и сделав всего несколько шагов по ее обширной территории, перестал видеть что-либо, кроме камней, и песка, и высушенных до бурости кактусов, которые, как он увидел, когда они со Сьюзен миновали первый из них, были расколоты сверху донизу, обнажая затвердевшую пористую сердцевину, подобную высохшему мозгу в старых костях.

У него самого руки начали пересыхать и трескаться, поэтому он выпустил опустевшую бутылку, взял другую из пакета, который несла Сьюзен, открутил крышку и стал прикладываться к ней куда чаще, чем к первой, поскольку теперь ему приходилось пить для поддержания обоих. Под тульей дурацкой шляпы едкий пот щипал кожу на лбу.

В выщербленных верхушках полуразрушенных стен ветер разносил звуки монотонных хоров, исходившие, как казалось Крейну, из пересохшей глотки этой идиотской пустыни, но все содержание песнопений терялось в закоренелой злокачественной дряхлости.

Оззи развернул «Мустанг», заехав на обочину, и двинулся обратно, к северу, в сторону стоявшего в отдалении от всего на свете здания – у которого, насколько ему было известно, не имелось никаких здравых причин для того, чтобы находиться здесь, – и, притормозив машину, свернул на восточную обочину шоссе, как только увидел толстяка и седовласого мужчину, прошедших через каменный дверной проем в широко раскинувшиеся развалины. Вместе с ним из серого «Ягуара» вылез и третий, намного моложе, одетый в униформу охранника цвета хаки, но теперь он стоял на обочине и смотрел на Оззи, остановившего машину на противоположной стороне.

Оззи заметил и кобуру на ремне молодого человека. «Что ж, – подумал он, выключая мотор «Мустанга», – я тоже вооружен. Мне нужно всего лишь разделаться с этим парнем и не позволить себе забыть, на кого он работает».

Он дрожащими пальцами застегнул пиджак, открыл дверь, впустив в машину жар пустыни, и взялся за трудное дело извлечения своей алюминиевой трости с пассажирского сиденья рядом с собою.

За спиной он слышал, как приближались, постукивая по асфальту, туфли охранника. Игнорируя ужасающий отчаянный вой в голове, Оззи запустил руку в карман пиджака.

За свою долгую жизнь ему довелось четыре раза направлять оружие на человека, и каждый раз это действие потрясало его самого чуть ли не до рвоты. А застрелить человека ему не случалось никогда.