— Не смей её хоронить! — властным, не терпящим возражения голосом напутствовала она мужа, готового пасть духом. — Никто Катеньку мёртвой не видел, даст Бог — обойдётся. С раннего утра она сходила в церковь и поставила огромную свечу за здравие дочери, после чего вернулась, дабы быть полезной мужу.

Пытаясь хоть немного отвлечь Андрея Ивановича от страшных мыслей, Елена Леонтьевна и Пётр Андреевич специально затеяли чаепитие в малой гостиной, а не в его кабинете, где были разложены карты и он отдавал приказания. Посреди просторной комнаты вокруг покрытого синим бархатом стола были расставлены длинноногие голландские стулья. Во время приёма гостей малая гостиная служила местом для развлечений, вдоль стен здесь стояли шкафы, в которых хранился месяцеслов с предсказаниями, во все времена дамы обожали, загадав номер страницы или открыв книгу наугад, прочесть предназначенный только ей ответ невидимого оракула. Тут же стояли томики стихов разных авторов. На специальных поставцах разместилась целая коллекция разнообразных трубок, разумеется, только для мужского общества, у Ушакова были закуплены лучшие сорта табака, так что на любой вкус. На почётном месте стоял музыкальный ящик: покрути специальную ручку — раздастся менуэт и в крохотном окошечке будут появляться причудливые картинки. Несколько коробок с шахматами на случай, если среди гостей отыщутся сразу несколько желающих сразиться на клетчатом поле.

Впрочем, сегодня Ушакова не интересовали ни шахматы, ни музыкальный ящик, он хотел одного — найти свою дочь или умереть.

В полдень к парадному подъезду подъехала тяжёлая дорожная карета, и чуть было не сошедший с ума от счастья камердинер Егор доложил о том, что барыня, назвавшая себя Марией Сергеевной, фамилию он запамятовал, привезла Екатерину Андреевну, живую и как будто бы даже не пострадавшую. В следующее мгновение укутанная в длинную-предлинную шубу, которая тянулась за ней странным шлейфом, и в тёплый платок, Катька влетела в комнату и тут же угодила в объятия родителей.

За девочкой лёгкой танцующей походкой следовала молодая и весьма привлекательная шатенка в шляпе с тёмными перьями, надетой поверх пухового платка, и дорожном чёрном наряде. Гостья вела за ручку хорошенького белокурого мальчика лет четырёх, следом неся объёмный узел, гордо подняв голову, вышагивала служанка.

После того как Елена Леонтьевна увела путавшуюся в одежде не по размеру дочку, Ушаков и Толстой наконец сообразили предложить даме снять верхнюю одежду и присесть. Слуги тотчас же принесли самовар и сласти. Привлечённый дразнящими ароматами, мальчик первым подошёл к столу и засунул в рот красного петушка на палочке.

— Берестова Мария Сергеевна, — звонко представилась гостья.

— Берестова? — Ушаков и Толстой переглянулись. Андрей Иванович глянул на служанку, только теперь заметив, как Полина Федоренко делает ему знаки.

— Я постоянно проживаю в Кракове. Приезжала сюда по делам семьи. Вчера уже совсем было собрались возвращаться, сели в дорожную карету. Я, Полин, Даниэль, и что бы вы думали? Не прошло и часа, как наш экипаж вдруг так тряханёт, что мы с Полин попадали с наших мест. Оказалось, на дорогу, из леса, ой-ля-ля, выскочила маленькая девочка, хорошо хоть наш кучер приметил её и успел остановить коней, в противном случае не представляю, что бы произошло.

— В котором часу вы нашли мою дочь? — Ушаков старался говорить самым лилейным голосом, не выдавая себя, Толстой же едва сдерживался, чтобы не разоблачить самозванку.

— В час дня или около того, я не смотрела на часы, да и на что мне? — простодушно рассмеялась гостья. — Первым делом мы взяли девочку в карету, она была вся в снегу, платье, рукавички, ножки — всё мокрое и такое холодное, брр... пришлось возвращаться. Я гостила в имении у друзей. То-то они удивились, увидев нашу карету, после того как мы со всеми распрощались. Пока Полин раздевала девочку, я велела затопить баню, а пока ждали, девушки растёрли Катрин водкой, я дала ей настойку гвоздики, после чего она согрелась. В этом узелке, Полин, подай, пожалуйста, вещи, здесь всё, что было на вашей дочери. Разумеется, одежда ещё не высохла, но я решила, что вы тут с ума сходите. Да и мы явно засиделись в гостях. В общем, решили привезти вашу Катрин и ехать дальше. А то с такими задержками мы нескоро в Риге окажемся.

— Прошу вас не спешить и разделить с нами, так сказать, хлеб-соль. — Андрей Иванович был сама любезность, посадив себе на колени не сопротивляющегося ребёнка, он предлагал тому то одну, то другую конфету, гладя курчавые, словно у барашка, светлые волосы и шепча тому что-то на ушко. В это время прислуживающая за столом служанка разливала чай в изящные чашки. Желающие могли добавить в чай вишнёвое варенье или налить жирных желтоватых сливок.

— Ну, разве что одну чашечку, — наконец сдалась гостья.

— Не представляя, как бы уединиться с агентессой и получить от неё необходимую информацию, Ушаков тянул время, разглядывая миниатюрную Люсию. Впрочем, в девушке не было ничего особенно итальянского, ну, кареглаза, соболиные брови, тонкие, но красивые губы, несколько вытянутое лицо. Ничего южного, рокового, даже кожа не смуглая, а вполне себе кровь с молоком.

— По семейным делам приезжали, говорите? — Ушаков подбирал слова и, вдруг оглядев чёрный наряд гостьи, догадался: — Вы с похорон?

— Что? — Люсия побледнела, затравленно оглядывая комнату.

— Я спрашиваю, похоронили Антона Сергеевича по православному обряду или как самоубийцу где-нибудь в чистом поле или за церковной оградой?

Люсия вскочила, попыталась вырвать из рук Ушакова ребёнка, но сидящий рядом с ней Толстой ласково остановил её попытки, усадив гостью обратно в кресло.

— Я похоронила его там, где желал он сам, — едва сдерживая ярость, выпалила Гольдони. — В имении его родственников, на пригорке в березнячке. Будете выкапывать?

— Зачем же, Антон Сергеевич отравился сам и на кладбище ему делать нечего. То, что известный вам человек позже надел ему на шею верёвку, была, как я понял, демонстрация, вызванная единственным желанием попугать вас.

— Вам сливок или варенья? — Толстой наклонился к самому лицу Люсии. — Может быть, вина?

— Нет, спасибо. Я не люблю вино. — Девушка взяла свою чашку, в которую Пётр Андреевич добавил сливок, отпила крохотный глоток. — Спасибо, мне лучше. — Её руки дрожали.

— Суфлёра, стало быть, похоронили, а родную сестру бросили в лавке, точно собаку? — лилейным голосом осведомился Пётр Андреевич.

— Я не бросала Мари, я бы никогда не посмела её бросить. — Лицо Люсии залила краска. — Да, я сбежала из той самой лавки, но потому что подумала, что сестру отравили. Утром она общалась со своим бывшим возлюбленным, и тот пригрозил ей, что убьёт и её и меня и, если понадобится, ребёнка, если только она не отстанет и не уберётся на все четыре стороны.

— Поэтому, увидев, что ваша сестра умерла, вы заключили, что ей подсунули какую-нибудь отраву?

Девушка кивнула.

— Итак, девица Люсия Гольдони, я попрошу вас рассказать всё с самого начала, для того чтобы я смог оценить степень вашей вины во всём этом деле. Признаться, я сражён наповал уже тем, что вы самолично вернули мне дочь, не побоявшись зайти в этот дом, где ждало вас неминуемое разоблачение.