Есенину даже заступничество Луначарского. Раздули дело об оскорблении должностного лица. Сестра Сергея Александровича предложила брату лечь в клинику: мол, больных не судят, да и отдохнуть ему пора бы. Пришлось согласиться. 26 ноября 1925 года Есенин был помещен на два месяца в психиатрическую клинику на Пироговке (Россолимо,11). Он писал П. Чагину: «Пишу тебе из больницы. Опять лег. Зачем – не знаю, но, вероятно, и никто не знает. Все это нужно мне, может быть, только для того, чтоб избавиться кой от каких скандалов…» Сергея Александровича положили в отдельную, светлую палату на втором этаже. В окно он видел больничный сад, где, среди множества кленов, особенно выделялся один – крупный, с мощными ветвями. Ему-то и посвятил поэт известное стихотворение «Клен ты мой опавший…». Через 25 дней Есенин самовольно покинул клинику и уехал в Ленинград… навстречу своей гибели… и вечной славе. А клен, старый и огромный, по-прежнему виден из окон его палаты. И поклонники Сергея Есенина подходят к высокому забору, чтоб взглянуть на великана. Бард Олег Митяев написал пронзительную песню «Черный клен» об этих печальных днях.

Россолимо, дом 11

«Клен ты мой опавший…»

Барыковский переулок, дом10

Поэт Евгений Сокол родился в Орловской губернии, с Есениным, предположительно, его познакомила Зинаида Райх, хотя у поэтов была еще одна общая знакомая – Екатерина Эйгес. Судя по многочисленным дарственным надписям на книгах Есенина Соколу – их дружба началась в 1918 году. В Москву Евгений Сокол окончательно переехал в 1923 году. Поэты регулярно встречались в клубе Дома Герцена на Тверском бульваре, где Сокол работал секретарем Литературной студии при Всероссийском союзе поэтов. Много спорили о «национальности и национализме в русской поэзии». На книге «Ключи Марии» Сергей Есенин написал: «Сокол, милый, люблю Русь, прости, но в этом я шовинист. С. Е.» Когда во второй половине 1925 года Есенин поселился у Софьи Толстой в Померенцевом переулке, поэты стали видеться особенно часто: до Барыковского переулка, где жил Сокол, от Померанцева – рукой подать. Однажды Есенин увидел у Сокола «Словарь рифм», и стал записывать туда свои. Потом написал шуточное стихотворение: «Я и сам когда-то, Сокол// Лоб над рифмами раскокал.// Нет алмазов среди стекол.// Не ищи вокруг да окол». В ночь перед отъездом в Ленинград с 22 на 23 декабря Есенин и Сокол виделись в Доме Герцена. Есенин скандалил. Об этой последней встрече с другом Евгений Сокол написал несколько страничек и озаглавил их «Одна ночь», в них – искренняя боль за Есенина: «Чувствовалось в каждом слове давно наболевшее, давно рвавшееся быть высказанным, подолгу сдерживаемое в себе самом и наконец прорвавшееся скандалом. И прав был Есенин. Завидовали ему многие, ругали многие, смаковали каждый его скандал, каждый его срыв, каждое его несчастье. Наружно вежливы, даже ласковы бывали с ним. За спиной клеветали. Есенин умел это чувствовать внутренним каким-то чутьем, умел прекрасно отличать друзей от «друзей», но бывал с ними любезен и вежлив, пока не срывался, пока не задевало его что-нибудь очень сильно. Тогда он крепко ругался, высказывая правду в глаза, – и долго после не мог успокоиться». На смерть поэта и друга Евгений Сокол написал стихотворение, где есть такие строки: «Сдавленный мертвой петлей, // Стал ты еще светлей…»

Барыковский переулок, дом 10

«Калоша» и «Мышиная нора»

«Милый мой Толенок! Милый мой, самый близкий, родной и хороший, так хочется мне отсюда, из этой кошмарной Европы, обратно в Россию, к прежнему молодому нашему хулиганству и всему нашему задору… Там, из Москвы, нам казалось, что Европа – это самый обширнейший рынок распространения наших идей в поэзии, а теперь отсюда я вижу: боже мой! до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет такой страны еще и быть не может… Со стороны внешних впечатлений после нашей разрухи здесь все прибрано и выглажено под утюг. На первых порах особенно твоему взору это понравилось бы, а потом, думаю, ты бы стал хлопать себя по колену и скулить, как собака. Сплошное кладбище… К тебе у меня, конечно, много просьб, но самая главная – это то, чтобы ты позаботился о Екатерине, насколько можешь…» (Остенде,9 июля,1922 г.). «Милый мой Толя! Как рад я, что ты не со мной здесь в Америке»<…> И правда, на кой черт людям нужна эта душа, которую у нас в России на пуды меряют. Совершенно лишняя штука эта душа, всегда в валенках, с грязными волосами<…> С грустью, с испугом, но я уже начинаю учиться говорить себе: застегни, Есенин, свою душу, это так же неприятно, как расстегнутые брюки<…>»(Нью-Йорк,12 ноября,1922 г.). Эти письма Есенина из поездки с Айседорой другу Толе говорят сами за себя. И вот 3 августа 1923 года Сергей Есенин наконец вернулся. Вернулся другим в другую Россию.

И здесь, дома, его тоже постигло разочарование. Другим он увидел и своего Толю. Мариенгоф просьбы о помощи сестре Екатерине не выполнил. Это послужило лишь одной из причин разрыва дружеского союза. Тема их дружбы и вражды требует объективного осмысления. У каждого своя правда. В итоге Есенин порывает и с имажинизмом, из которого вырос, как из коротких штанишек. Оставшись без Есенина, имажинисты прогорели. Закрылось «Стойло Пегаса». «Орден имажинистов» – Мариенгоф, Шершеневич, Рюрик Ивнев, Матвей Ройзман – открывает одно за другим два литературных кафе. Сначала «Калошу» во 2-м Доме советов (гостиница «Метрополь»), потом – «Мышиную нору» на углу Кузнецкого моста и Неглинной. Оба кафе просуществовали недолго и тоже прогорели. Ройзман, спустя годы, признавался: «Да, по чести, неказисто выглядели мы, имажинисты, без Сергея Есенина…» Рюрик Ивнев так писал о конфликте: «Есенин не был никогда ни мелочным, ни мстительным. Благородство его души не позволяло ему искать союзников для борьбы с бывшими друзьями». Перед последней поездкой в Ленинград Есенин помирился с другом Толей. Но строки: «Я живу давно на все готовым, // Ко всему безжалостно привык..», – оставил нам навсегда.

«Калоша»

«Мышиная нора»

Поцелуй Иуды

Несмотря на то, что Мариенгоф и Есенин с 1919 по 1922 год «жили одним домом, одними деньгами», «одевались они одинаково», и, тоскуя по другу, из Европы Есенин писал Анатолию: «Милый мой, самый близкий, родной и хороший…», – дружба эта распалась… Не сразу, конечно… Иначе