— Если бы ты снова начал работать, вернулся бы к письменному столу, то слишком уставал бы за день, чтобы полночи не спать, — убеждала его Хелен. Она твердила, что спать ему не дает собственное воображение, а это, по ее мнению, признак того, что он уделяет слишком мало внимания писательской работе; Гарп и сам знал, что, когда пишет мало, у него как бы остается избыток воображения, и это отражается на всем. Например, ужасные сны преследовали его теперь постоянно, и всякие ужасы происходили только с его детьми.

В одном сне кошмары начинались, когда Гарп просматривал порножурнал. Он долго разглядывал одну и ту же в высшей степени непристойную фотографию. Борцы из университетской команды, с которыми Гарп иногда вместе тренировался, составили для подобных изображений весьма занятный словарик. Впрочем, примерно тем же набором «терминов» пользовались и борцы из команды Стиринг-скул. Единственное изменение — то, что подобные картинки стали куда более доступными.

Фотография, на которую Гарп смотрел во сне, относилась к числу «вершин» порнографии. Термины упомянутого «словарика» определяли, так сказать, степень обнаженности запечатленной на фотографии женщины. Если видны были только волосы на лобке, но не сами гениталии, это называлось «кустики» или «заросли». Если же были видны и гениталии, это называлось «бобер». И «бобер», разумеется, ценился выше простых «кустиков», ибо являл собой нечто целостное. Если же была приоткрыта вагина, это называлось «вспоротый бобер». А если все это еще и влажно блестело, — что считалось высшим шиком! — то название было сложнее: «мокрый бобер со вспоротым брюхом». Для созерцающих снимок влажность свидетельствовала о том, что женщина не просто обнажена и не просто выставлена на всеобщее обозрение с раздвинутыми ногами, но что она вдобавок готова.

И во сне, глядя на так называемого «мокрого бобра со вспоротым брюхом», Гарп вдруг услышал, как плачут дети. Он не знал, чьи это дети, но тут Хелен и его мать Дженни Филдз вместе с этими детьми спустились по лестнице и гуськом проследовали мимо него, пока он пытался спрятать от них злополучный порножурнал. Видимо, дети спали наверху, и что-то ужасное их разбудило. Теперь они спускались по лестнице — видимо, в подвал, словно там было бомбоубежище. И, подумав об этом, Гарп услышал глухой взрыв, заметил сыплющуюся штукатурку, увидел мелькавшие за окнами огни и задохнулся от ужаса перед тем, что неумолимо приближалось. Дети, всхлипывая, парами послушно следовали за Хелен и Дженни, которые вели их в бомбоубежище и были сосредоточенны и серьезны, как настоящие медсестры. Если они обе хоть раз и глянули на Гарпа, то с какой-то смутной печалью и обидой, словно это он довел всех до такой беды, а теперь бессилен помочь.

Наверно, он слишком увлекся «мокрым бобром со вспоротым брюхом» и забыл, что нужно следить за вражескими самолетами? Впрочем, как всегда во сне, это так и осталось неясно, как осталось неясно и почему он чувствовал себя таким виноватым и почему Хелен и Дженни смотрели на него с таким оскорбленным видом.

Замыкали вереницу детей Уолт и Дункан, крепко держась за руки; то, что дети шли парами, как в летнем лагере, и держались за руки, во сне показалось Гарпу естественной реакцией малышей на несчастье. Маленький Уолт плакал — точно так же он плакал, когда ему снился кошмар и он никак не мог проснуться. «Мне снится плохой сон!» — жаловался он в слезах и сердито смотрел на отца.

Но в своем сне Гарп никак не мог разбудить мальчика и прогнать этот сон. Дункан же вел себя стоически, глядя из-за плеча Уолта на отца, и на его прелестном, еще совсем детском личике было написано молчаливое и храброе выражение покорности судьбе. Дункан в последнее время вообще очень быстро взрослел. Вот и сейчас они с Гарпом украдкой переглянулись: ведь оба знали, что это не сон и помочь Уолту никак нельзя.

«Разбудите меня!» — крикнул Уолт, но длинная вереница детей уже исчезала в бомбоубежище. Извиваясь в руках Дункана, который крепко его держал (Уолт макушкой доставал брату примерно до локтя), Уолт все оглядывался на отца и все кричал ему: «Мне снится плохой сон!», словно желая убедить себя в этом. Но Гарп не мог ничего поделать; он ничего не ответил Уолту, не сделал ни малейшей попытки последовать за детьми — по лестнице, ведущей в бомбоубежище. А все вокруг уже стало белым от обваливавшейся штукатурки. А бомбы все падали…

«Тебе просто снится сон! — крикнул Гарп вслед Уолту. — Это только сон!» — кричал он, понимая, что лжет.

Тут Хелен толкала его ногой, и он просыпался.

Наверно, Хелен опасалась, что разбушевавшееся воображение Гарпа может переключиться с Уолта на нее. Ведь удели Гарп жене хотя бы половину того внимания, какое уделял Уолту, он, возможно, понял бы наконец, что в семье у них кое-что происходит.

Хелен думала, что вполне контролирует ситуацию; по крайней мере, она определенно контролировала ее в самом начале, когда открыла дверь своего кабинета Майклу Мильтону, как обычно чуть ссутулившемуся от смущения, и предложила ему войти. А едва он вошел, она закрыла за ним дверь и быстро поцеловала его в губы, крепко обняв за гибкую сильную шею, так что он толком вздохнуть не мог; она еще и колено ему между ног вставила, так что он опрокинул мусорную корзину и уронил блокнот.

— Обсуждать больше нечего, — сказала Хелен, переводя дыхание. Потом быстро пробежала языком по его верхней губе, пытаясь решить, нравятся ей его усики или нет, и решила, что нравятся, по крайней мере пока нравятся. — Мы поедем к тебе. И никуда больше, — сказала она ему.

— Это за рекой, — сказал он.

— Я знаю, где это, — сказала она. — Там хоть чисто?

— Конечно, — сказал он. — И отличный вид на реку.

— На вид мне плевать, — сказала Хелен. — Я хочу, чтобы там было чисто.

— Там вполне чисто, — заверил он ее. — И я могу делать уборку еще тщательнее.

— Поехать мы можем только на твоей машине, — заявила Хелен.

— Но у меня нет машины, — сказал он.

— Я знаю, что нет, — сказала Хелен. — Значит, тебе придется ее купить.

Теперь он улыбался; он был несколько смущен, удивлен, но теперь вновь обрел прежнюю самоуверенность.

— Но мне ведь не обязательно покупать ее прямо сейчас, а? — спросил он, щекоча усами шею Хелен, потом коснулся ее грудей. Хелен высвободилась из его объятий.

— Купишь, когда сочтешь возможным, — сказала она. — Но на моей машине мы никуда и никогда не поедем, и я не желаю, чтобы кто-то увидел, как я тащусь с тобой пешком через весь город или еду на автобусе. Если хоть кто-нибудь узнает об этом, все кончено. Понятно? — Она уселась на свое обычное место за письменный стол, и он почувствовал, что ему не стоит обходить стол и приближаться к ней, а потому уселся в то кресло, где обычно сидели приходившие в ее кабинет студенты.

— Конечно, я понимаю, — сказал Майкл Мильтон.

— Я люблю мужа и не стану причинять ему боль, — сказала Хелен.

Майкл Мильтон счел за благо сдержать улыбку.