— Да уж, такого я и врагу не пожелаю, — ответила она. — Второй бы раз ни за что так не поплыла, ни за какие коврижки. Но Господь всемогущий помог мне выбраться… Так как же там поживает малыш Гибби? Да ты входи — не знаю, как тебя звать. Я как раз тут живу. Входи, не бойся. Вот сюда, по лесенке. Садись и расскажи мне обо всём поподробнее.

— Что ж, мэм, передохнуть бы мне, конечно, хотелось. Заблудился я совсем, да и подустал малость. Только вчера переехал сюда из долины.

— Заходи, заходи. Передохнёшь, а я корзинку поставлю. А потом я тебя живо домой отведу.

Донал слишком устал и слишком обрадовался тому, что снова оказался не один, чтобы расспрашивать дальше. Вслед за женщиной он тихонько поднялся по тёмной лестнице. Когда она зажгла свет, он увидел, что находится в чердачной комнатушке. Его деревенскому глазу и сама комната, и её обстановка показалась вполне приличной, хотя Джанет вряд ли сочла бы её опрятной. Не успев зажечь свечу, хозяйка тут же подошла к буфету и вытащила оттуда бутыль и стакан. Она несколько огорчилась, когда Донал отказался от предложенного ему виски, и поставила нетронутый стакан на стол. Но потом, усевшись и начав повествование о своих приключениях в поисках Гибби, она придвинула стакан к себе и стала потихоньку из него прихлёбывать. Когда–нибудь она как следует расскажет ему о своём плавании на том плоте — вот уж он посмеётся! Ляжешь, бывает, в постель, вспомнишь, как всё было, — так смех и разбирает! Тогда–то, конечно, было не до веселья. Кроме того, Донал много узнал от неё о Гибби и его отце.

— Эх, а ведь он, наверное, тоже бегает сейчас по городу! — вздохнул Донал. — Меня ищет.

— О нём можешь не беспокоиться, — сказала женщина. — Он этот город знает как свои пять пальцев. А вот ты где остановился? — добавила она. — Час–то поздний. Все приличные люди давно спать улеглись.

Донал объяснил, что не знает ни названия улицы, ни имени своей хозяйки.

— Тогда расскажи мне, что это за дом и что там за люди. Может, я кого и узнаю.

Только Донал начал описывать свой новый дом, как хозяйка чердака воскликнула:

— Ну конечно! Это же дом Везунчика Меркисона, на Висельном холме! Пойдём, я тебя туда мигом сведу.

С этими словами она поднялась, подхватила свечу, посветила Доналу, пока тот спускался по лестнице, и последовала за ним.

Было уже далеко заполночь, луна висела совсем низко, но фонари ещё вовсю горели. Миссис Кроул и Донал шагали вдоль улицы, и никто не мешал их разговору, который вращался, в основном, вокруг сэра Гибби и сэра Джорджа. Но, наверное, знай Донал о том, почему Гибби сбежал тогда из города, знай он о том жутком происшествии, которое случилось под крышей дома этой женщины, он отодвинулся бы от неё чуть дальше и не держался бы с ней так свободно. Однако несчастная тётка Кроул была совершенно неповинна ни в страшном убийстве, ни в бегстве Гибби. Те давние события поразили её, как гром среди ясного неба, и пожалуй, даже сослужили ей добрую службу, несколько приостановив её падение. Как будто при мгновенной вспышке молнии, она вдруг увидела, какая зияющая пропасть отделяет её нынешнюю жизнь от былой респектабельности. Как мы знаем, она продолжала попивать виски и нередко упивалась до бесчувствия. Но позднее, принявшись за торговлю вразнос, она стала несколько лучше сдерживать свои безумные порывы. Почти всё время она проводила на свежем воздухе, была вынуждена много ходить пешком, подчас с тяжёлой корзиной, и потому постыдная слабость причинила ей меньше вреда, чем могла бы. Она немного успокоилась, была уже не такой вспыльчивой и снова научилась хоть сколько–то владеть собой. К концу нескольких лет такой полубродячей жизни она была далеко не такой безнадёжной и в душевном, и в духовном смысле, как в самом её начале.

Получив свои сто фунтов за сообщение о местонахождении сэра Гибби, миссис Кроул взяла в аренду небольшую лавку на городском рынке и начала продавать там те же самые мелочи, что до сих пор таскала с собой в корзине, пополняя свой товар по мере спроса и не обращая ни малейшего внимания на то, что на её прилавке порой оказывались совершенно несовместимые между собой вещи, которые редко можно найти в одном и том же магазине. Непривычность и почтенность этого нового жизненного поворота придала ей свежие силы и нанесла ещё один крепкий удар по её неотвязному греху, так что теперь она и в три дня не пила столько виски, сколько раньше легко выпивала за день.

Удивительно, но некоторые люди пьют всю свою жизнь, в результате всё больше и больше покоряясь власти врага рода человеческого, но при этом так окончательно и не скатываются по склону греха, а время от времени даже как будто встряхиваются и немного приходят в себя. Лицо миссис Кроул стало чуть здоровее, глаза её сверкали уже не так свирепо, она выглядела спокойнее. Понемногу другие рыночные торговки стали относиться к ней дружелюбно и приветливо. Кроме того (что было, пожалуй, ещё важнее), она стала пользоваться немалым уважением среди бедных женщин, живших в ещё более убогих домишках позади рынка. Стоило такой женщине остановиться возле товара тётки Кроул, как та немедленно выходила из–за прилавка и помогала покупательнице выбрать, что получше. Иногда она советовала купить то, что подешевле, иногда то, что подороже, а иногда даже отсылала женщину в другую лавку, зная, что сегодня там ей удастся сделать покупку удачнее, чем у неё самой. В этой её странности, безусловно, была немалая доля любви к торговле и удачным сделкам. Но ведь торговаться тоже можно по–разному: либо исключительно ради собственной выгоды, либо ради выгоды ближнего. Что до меня, то знай я, что какая–то женщина относится к своим соседкам так, как миссис Кроул относилась к своим покупательницам, то будь она даже самой грязной пьяницей на свете, я всё равно не мог бы не испытывать к ней уважения и любви. Как жаль, что эта добродетель так редко встречается на свете! Трезвенников в мире много, а вот людей честных раз–два и обчёлся.

Глубоки те бездны грязи и порока, куда всё же проникают чистые и очищающие лучи Божьего света, и высоки те вершины мирской чести и достоинства, где даже сам свет — не что иное, как тьма. Любой разумный человек, знающий о прошлом миссис Кроул, страшился бы за её будущее, всё же продолжая надеяться: ибо участь её всё ещё оставалась неясной. Пока же она зарабатывала себе на жизнь, всё так же тратя большую часть своей прибыли на выпивку, но при этом вновь обрела и старалась сохранить некую долю достоинства и приличия.

Они ещё не добрались до Висельного холма, а Донал, со всей приветливостью и открытостью поэта, уже преисполнился дружелюбия к своей новой знакомой и всем своим сердцем радовался, что случай свёл их вместе.

— Вы, конечно, знаете, что Гибби живёт у мистера Склейтера? — спросил он между прочим.

— Как не знать, — ответила его спутница. — Я его там видела. Но он теперь стал таким важным джентльменом. Не хочу я его смущать, напоминая ему о старом знакомстве, хотя он и вырос чуть ли не у меня в доме!

Донал и не подозревал, что в сердце у неё было гораздо больше сомнения и нерешительности, чем в её словах, — и не без причин! Но он хорошо знал своего друга и потому отвечал ей без малейшего колебания: — Вы мало знаете Гибби, — сказал он, — если так о нём думаете. Пойдите лучше прямо к дому мистера Склейтера и спросите Гибби. Да он сразу к вам выскочит, быстрее пули! Послушайте! А вдруг он вернулся ко мне и сейчас дожидается у меня в комнате? Может, Вы со мной подниметесь, и мы посмотрим?