— Да нет, подыматься я не стану, — пробормотала миссис Кроул, совсем не желая сталкиваться с миссис Меркисон, которую знавала ещё в лучшие времена.

Она показала Доналу нужный подъезд, а сама отошла в сторонку и прислонилась к тёмной стене, но не ушла, пока не увидела, как из–за двери выглянула её давняя подруга в ночном чепчике, шумно обрадовавшаяся возвращению своего постояльца. Оказывается, Гибби действительно вернулся и тут же снова ушёл на поиски Донала.

— Что ж, — философски заметил Донал, — если теперь я пойду на поиски, проку от этого будет мало. Всё равно, что овце пастуха искать.

— Это точно, — откликнулась его хозяйка. — Заблудившемуся несмышлёнышу лучше сесть и тихонько обождать.

— Вы, мэм, ложитесь спокойно спать, — предложил Донал. — Только покажите мне, как открывается дверь, и я сам впущу Гибби, когда он явится.

Не прошло и часа, как тот постучался в дверь, так что всё закончилось хорошо. Они рассказали друг другу о том, что произошло, причём у Донала рассказ оказался куда интереснее, чем у Гибби. Они вместе посмеялись над ночными происшествиями и улеглись спать.

Когда мистер Склейтер увидел у порога Гибби, следовавшего за ним по пятам, и тот отказался войти в дом, его гнев мгновенно вскипел с удвоенной яростью. Он посовестился рассказать обо всём жене. Даже будучи женатым, в душе он так и остался старым холостяком и считал необходимым поддерживать своё достоинство в глазах супруги, ещё не научившись тому, что главное для человека — оставаться честным и верным истине, а уж любящие его близкие и друзья как–нибудь позаботятся о его достоинстве. Гнев его так и не остыл, не успокоился, но продолжал кипеть всю ночь, даже во сне, так что наутро он поднялся с постели нервным и раздражительным.

За завтраком он был угрюм, но упорно отрицал, что его что–то беспокоит. К беспокойству примешивалось ещё и чувство обиды, хотя он не знал, в чём именно состояла суть нанесённого ему оскорбления. Даже в гневе он вряд ли мог приписать странное поведение Гибби тому, что тот просто хотел посмеяться, поглумиться над его поражением. Несомненно, для человека, привыкшего заправлять всеми делами и властвовать у себя в приходе, привыкшего к тому, что именно он единолично решает все церковные вопросы, а собственная жена выказывает к нему должное почтение, было странно проявлять такую непонятную чувствительность по отношению к грубостям неотёсанного деревенского дурачка. Он должен быть выше подобных пустяков. Но этот самый деревенский дурачок сначала одним лишь взглядом унизил его в собственных глазах, затем спокойно отказался ему повиноваться, тем самым дав мистеру Склейтеру понять, что находится вне досягаемости его упрёков, а потом повёл себя совсем уже невразумительно, последовав за ним по тёмным улицам, как будто он, его опекун, нуждался в том, чтобы за ним присматривали!

Чем больше мистер Склейтер размышлял над этим последним и самым диким поступком Гибби, тем более непостижимым он ему казался. Объяснить такое поведение было просто невозможно, разве что Гибби действительно намеревался его оскорбить! Но хуже всего было то, что теперь всякая надежда возыметь власть над этим мальчишкой пропала у него навсегда. Если уже сейчас он ведёт себя подобным образом, что же будет дальше? С другой стороны, если ему всё же удастся сломить юного баронета, пусть даже ценой ненависти к самому себе, тогда с достижением совершеннолетия тот обретёт свободу и станет ему настоящим врагом. Он просто заберёт свои деньги и станет делать всё, что ему заблагорассудится, а его пошлёт к чертям собачьим! Неудивительно, что наш рассудительный и расчётливый мистер Склейтер так разволновался и разозлился!

Гибби появился в десять часов и прошёл прямо в кабинет, где в это время священник обычно уже поджидал его. Мальчик вошёл со своей неизменной улыбкой, чуть склоняя голову в утреннем приветствии. Мистер Склейтер пробормотал «доброе утро», но ворчливым голосом, не поднимая глаз от свежего бюллетеня одного из модных клубов. Гибби уже уселся на своё привычное место, аккуратно разложил книги и грифельную доску и приготовился приступить к занятиям, когда священник, наконец, собрал всю свою внутреннюю решительность, поднял голову, посмотрел ему прямо в глаза и спросил:

— Сэр Гилберт, с каким намерением Вы преследовали меня вчера вечером после того, как отказались пойти со мной домой?

Гибби жарко вспыхнул. Мистеру Склейтеру показалось, что он впервые видит на лице своего подопечного краску стыда. Внутри у него шевельнулась надежда. Он с достоинством выпрямился в кресле, готовый в любую минуту поразить Гибби своим великодушием. Но тот без малейшего замешательства схватил грифельную доску, нашёл карандаш, что–то написал и протянул доску священнику. На ней было написано следующее:

«Я падумал что вы пьяный».

Мистер Склейтер вскочил. Глаза его пылали, щёки побелели от ярости. Судорожно сжимая в одной руке ненавистную доску с обжигающими словами, он вдруг размахнулся и с треском опустил её прямо на голову Гибби. К счастью, голова оказалась крепче, и доска раскололась, вылетев из рамки. Гибби никак не ожидал ничего подобного. Оглушённый, он тоже вскочил на ноги, и на одно мгновение дикий зверь, живущий в нём, как и в любом другом человеке, яростно рванулся к прутьям своей клетки. Священнику, наверное, пришлось бы худо, если бы за этим внезапно не последовала перемена. В ту же самую секунду на Гибби как будто опустилась некая невидимая завеса, сотканная из благодатного воздуха и свежей утренней росы. Пламя его гнева тут же угасло без следа, а на лице показалась улыбка доброжелательного сострадания. В своём обидчике он видел лишь брата. Но мистер Склейтер не видел перед собой никакого брата и поэтому, когда Гибби вскочил на ноги, он инстинктивно отшатнулся, пытаясь получше себя защитить, и, не рассчитав, споткнулся о маленькую ножную скамеечку. Она принадлежала его жене, и рассеянный священнослужитель, пребольно стукаясь о неё ногами, уже не раз осыпал её проклятиями. В кабинете всегда было очень тепло, зимними вечерами миссис Склейтер нередко приходила туда посидеть вместе с мужем, и эта скамеечка неотлучно стояла возле его стола. И сейчас, отступая, мистер Склейтер нечаянно зацепил её ногой, споткнулся и повалился на спину. Гибби рванулся к нему на помощь. Мистер Склейтер упал очень неловко, придавив собой злополучную скамеечку. Боль толчками отдавалась во всём его теле, и он не сразу смог подняться.

И тут Гибби сделал нечто такое, что, пожалуй, не сделал бы ни один юный шотландец (правда, нам нужно помнить, насколько он был ограничен в средствах выражения своих чувств). Он подскочил прямо к распростёртому на полу священнику. Тот, увидев над собой его лицо, перепугался, как когда–то егерь МакФольп, и, подозревая его в недобром намерении отомстить, поднял руки, чтобы защититься, и снова попытался его ударить. Гибби увернулся, крепко схватил священник за локти, прижал их к полу, поцеловал ошеломлённого мистера Склейтера в лоб и в щеку и, как малому ребёнку, стал помогать ему подняться.

Поднявшись на ноги, священник с минуту стоял, плохо понимая, что происходит, и почти не видя ничего вокруг себя. Первое, что он увидел, была струйка крови, стекавшая по лбу Гибби. Мистер Склейтер пришёл в ужас от того, что натворил. Конечно, искушение было действительно сильным, но как мог он, священнослужитель, так отомстить за нанесённое оскорбление? Даже в качестве наказания подобный поступок был бы неуместным и жестоким! Что скажет на это миссис Склейтер? Ведь негодный мальчишка непременно ей пожалуется! А ведь сейчас с ней в гостиной сидит этот его дружок, пастух!