Шерил пожала неловко вывернутую руку.

– Приводи их. Его друзей. Ты возьмешь на себя одного, а я – второго. А потом поговорим.

«Да», – подумала Шерил.

– А ты никуда не уйдешь? – уточнила она.

– Я буду здесь, когда ты вернешься.

Шерил встала, чуть не поскользнувшись в крови, открыла дверь и вышла. Держа нож в руке, отмотала бумажное полотенце, вытерла с него кровь и убрала в сумочку.

– Никуда не уходи, – наказала она.

– Не уйду.

Шерил торопливо вышла из туалета. Сквозь закрывающуюся дверь она услышала у себя за спиной хихиканье Бранта.

Джон Тейлор почувствовал запах бургеров с другого края широкой лужайки, и его желудок опасно заурчал, когда ноздри наполнило хорошо знакомое, тяжелое амбре пережаренного масла. Он поднял глаза от травы и увидел над головами ожидающих студентов легкое белое облачко дыма, поднимавшееся из вентиляционной трубы «Хангер хат».

Боже, как же он ненавидит свою работу…

Когда в прошлом месяце Джон подал заявку на работу в кампусе после того, как его выгнали из «Сёркьют сити», он с восторгом узнал о вакансии в «Хангер хат». Ведь он с ужасом думал, что ему придется работать в администрации в качестве мелкого клерка, окруженного старыми бумажными крысами, а когда выяснилось, что Джон будет работать с «дрянной едой»[84] в студенческой забегаловке, то он практически впал в экстаз. Его поставили за окно на прием заказов и обещали бесплатное питание вместе с регулярной заработной платой. Выглядело это как работа мечты, но ее новизна практически мгновенно исчезла. И некогда вызывающий слюноотделение запах бургеров, хот-догов, картошки фри и луковых колец превратился в надоедливую вонь в вызывающих клаустрофобию объемах кухни. Так что теперь Джон сильно сомневался, что когда-нибудь снова захочет съесть эту «дрянную еду».

Так что мысль о работе в кондиционированном офисе в окружении тихих старушек превратилась для него в недостижимую мечту.

Но работу Джон не бросил, хотя и не мог объяснить почему. Он ненавидел то, что делал, ненавидел людей, с которыми работал, ненавидел людей, которых обслуживал. Частенько, переворачивая на гриле бургеры и луковые кольца, он ловил себя на том, что вспоминает свою прошедшую жизнь, все те удары судьбы, которые пришлось перенести, и всех тех телок, которые ему не дали. Правда, о хорошем Джон тоже думал. Иногда. Хотя размышлять ему больше нравилось о плохом, и он с удовольствием пережевывал утонченные до абсурда планы будущей мести.

Его не волновало, что случилось с людьми, которые ему нравились.

Но он хотел, чтобы те, кто ему не нравился, страдали.

И поэтому в последнее время все чаще возвращался в мыслях к этой обломавшей его суке Фэйт Пуллен. Он встретился с ней всего один раз, в начале семестра, но никак не мог ее забыть. За свою жизнь Джон перещупал, наверное, десятки девиц, которых вообще не помнил – черт возьми, он не помнил имена красоток, с которыми у него были отношения, – но Фэйт почему-то забыть не мог. Как будто что-то насильно заставляло его вспоминать о ней, не забывать ее. По крайней мере раз в неделю Джон видел, как она проходит мимо «Хангер хат», переходя с одной лекции на другую. По крайней мере один раз в неделю он видел слово «судьба», написанное или в книге, или в газете, или на стене. И каждый раз, садясь в машину, вспоминал, как эта неблагодарная сука с ним обошлась.

Джон часто думал о ней, прижимая лопаточкой котлеты, и тогда ему казалось, что он прижимает к решетке гриля ее визжащую физиономию. Его не оставляла назойливая, но приятная мысль – нет, не мысль, а уверенность, – что рано или поздно он сможет где-то отомстить ей, как и всем остальным людям в своем черном списке, сможет наказать их всех так, как они того заслуживали.

И теперь этот день наступил.

Джон ничего не сказал, когда принимал смену от уже закончившего работу Хавьера, и только усмехнулся про себя, когда позвонила Бонни и сказала, что ее сегодня не будет. Все складывалось как нельзя лучше, именно так, как он представлял это себе утром, проснувшись и вдруг поняв, что ему необходимо до универа заехать в хозяйственный магазин и купить там пару коробок крысиного яда.

Впервые с начала своих трудовых будней Джон не был зол на очередь, выстроившуюся перед его окном. Более того, глядя на нее, он чувствовал себя лучше и веселее.

Он открыл первую коробку с ядом, поставил ее рядом с грилем, сунул в нее ложку и принял заказы у первых трех клиентов.

По ложке яда он высыпал на каждый из бургеров, которые жарил, а потом сдобрил парой ложек каждый из приготовленных милкшейков.

Он радостно брал у посетителей деньги и протягивал им еду.

И чувствовал странное ликование, наблюдая за тем, как двигается очередь.

– Следующий! – крикнул Джон, ухмыльнувшись.

Патти Себерг чуть не пропустила лекцию по сравнительному изучению мировых религий. Она уже почти дошла до аудитории в корпусе общественных наук, когда ощутила нехорошее предчувствие. Раньше у нее предчувствий не было, и Патти даже не была уверена, что поверит в них, но само слово «предчувствие» было ближе всего к тому, что она ощущала.

К тому моменту, когда Патти добралась до площадки четвертого этажа, она была уверена – так же твердо, как в том, что ее зовут Патти, – что если она пойдет сегодня на эту лекцию, то все закончится для нее поеданием человеческой плоти.

С какой стороны ни посмотри, в этом не было абсолютно никакого смысла, но эта мысль, или, скорее, уверенность, засела у нее в голове, и теперь она могла или проигнорировать ее, или среагировать на нее соответствующим образом.

А потом мысль увяла и из уверенности превратилась в мнение, а потом просто в воспоминание об этом мнении.

Патти продолжила подниматься по ступенькам.

* * *

Сегодняшняя лекция доктора Харта была посвящена каннибализму и религии.

Когда он начал говорить, она ощутила сбивающее с толку дежавю, какой-то страх, показавшийся ей знакомым, но все это перекрыло гораздо более сильное ощущение возбуждения и ожидания чего-то. Патти осмотрела своих коллег, сидевших вместе с ней на последнем ряду, и они тоже показались ей возбужденными, нетерпеливо ерзающими на стульях, словно ожидающими чего-то необычного.

– У всех мировых религий есть нечто общее, – говорил меж тем профессор, – и это – ритуал человеческого жертвоприношения и каннибализм.

Светловолосая коренастая девушка, сидевшая на первом ряду, встала. Ее лицо было красным от возмущения.

– Но не в христианстве, – заметила она.

– Современное христианство старается не заострять внимания на этом аспекте, – согласился с ней доктор Харт. – Считается, что своей жертвой Иисус Христос освободил человечество от всех тех многочисленных жертв, которые мог бы потребовать Бог. Кроме того, причастие превратило поедание плоти в символ, а не в реальность, хотя истоки его нам совершенно ясны. В самой Библии проповедуется каннибализм. Иисус говорит: «Это моя плоть. Это моя кровь…»