к молодому живописцу и с болтливостью, свойственной женщинам её звания, сказала:

— Да, сеньор, печальна судьба этой бедной Марианны! Вот уже четыре месяца, как она овдовела: никто не знает, кем убит её покойный муж, только его нашли в нескольких шагах от границы с ножом в груди. Вероятно, всё вышло вследствие того, что он поссорился с каким-нибудь приятелем. Беппо похоронили, а его жена до сих пор лежит больная от испуга и горя. Наш синьор хотел было расследовать дело, но по ту сторону границы не добьёшься справедливости, там никто не думает о наказании преступников! Счастье для бедной женщины, что она живёт поблизости от замка Буэнфидардо и наши господа принимают в ней участие, потому что иначе ей пришлось бы просить милостыню и погибать от голода с двумя детьми. Немало нищих бродит в здешних местах; вся их одежда состоит из тряпья, подаренного сострадательными людьми, питаются они чем попало — сухими корками, которые выпросят по деревням, или же лесными орехами, ягодами и всякой всячиной. Марианна давно умерла бы с голоду и дети были бы покинуты, если бы не наши милостивые господа...

— Довольно, Нона! — прервала её Мария. — К чему ты рассказываешь всё это? Пойдём посмотрим больную, синьор подождёт нас.

С этими словами она взяла ребёнка на руки и в сопровождении мальчика и служанки вошла в убогую хижину, которая была в нескольких шагах от них.

Леонардо показалось, что с её удалением внезапно исчезло солнце, хотя оно светило по-прежнему. Сердце его болезненно сжалось от неопределённого опасения, но это продолжалось одну минуту, он снова ощутил особенное, никогда не испытанное настроение духа. Это было какое-то просветление свыше, как будто Дева Мария, образ которой запечатлелся в его сердце, явилась ему во всей своей небесной всепрощающей благости.

Видение, сначала неясное и как бы подернутое туманом, принимало всё более и более определённые очертания и наконец предстало глазам удивлённого художника во всей своей недосягаемой красоте, когда отворилась низкая дверь хижины и на пороге появилась нежная фигура молодой девушки. На её кротком милом лице выражалось глубокое сожаление, вызванное зрелищем нищеты и страданий, которое придало её чертам неземную, одухотворённую красоту. Леонардо видел много восхитительных прославленных красавиц, но ни одна из них не производила на него такого чарующего впечатления, как в эту минуту Мария Пацци.

Она робко предложила молодому художнику проводить её в Буэнфидардо. Леонардо с радостью принял это приглашение и, не помня себя от счастья, шёл рядом с нею по дороге, ведущей в замок, между густыми изгородями, под тенью оливковых деревьев. Сначала Мария была в грустном настроении духа и заговорила о несчастьях, которые незаслуженно преследуют людей. Но душа художника была так переполнена радостными ощущениями, что в ней не было отголоска для мрачных мыслей. Он старался развлечь Марию и навести разговор на более весёлую тему.

— Счастье и несчастье, — сказал он, — только ступени бесконечной лестницы человеческой судьбы. Само собою разумеется, что мы не имеем права отворачиваться от людских бедствий или холодно относиться к ним, но, с другой стороны, не следует ради чужих страданий упускать из виду собственного счастья. Молодость, здоровье, весёлое настроение — величайшие сокровища, выпавшие на долю человека, и, пока он обладает ими, он должен благодарить судьбу и радоваться каждой минуте с твёрдой надеждой на счастливое будущее...

Мария торопливо ответила, что вполне разделяет этот взгляд, тем более что её грусть незаметно рассеялась под влиянием весёлого собеседника. Затем разговор их снова перешёл на искусство, и они в наилучшем расположении духа дошли до ворот замка, где их встретил Пьетро Пацци, который узнал от матери о прибытии неожиданного гостя.

Пьетро только что вернулся с отцом с соколиной охоты и, поручив лошадь конюху, поспешил навстречу сестре. Он приветствовал молодого живописца сердечным пожатием руки, как старого приятеля, так что их прежнее мимолётное знакомство благодаря исключительным обстоятельствам приняло более непринуждённый и задушевный характер.

Владелец замка ожидал гостя в нижней зале и радушно встретил его со свойственной ему обходительностью, исполненной чувства собственного достоинства. Звание художника в то времена было лучшей рекомендацией; сверх того, в пользу Леонардо говорили его статная фигура, приличные манеры и умное выражение лица, так что семья Пацци невольно отнеслась к нему как к близкому человеку. Такому доверию, разумеется, отчасти способствовало и его прежнее знакомство с Пьетро.

Молодой художник со своей стороны почувствовал себя хорошо в радушной образованной семье, где красота окружающих его лиц совмещалась с простотой обращения и самыми привлекательными душевными свойствами.

В первый же вечер Леонардо должен был сообщить всё, что ему было известно о Флоренции. Он начал свой рассказ с преобразований, осуществлённых братом Бианки, Лоренцо Медичи. Сад виллы Кареджи был посвящён естественным наукам, и здесь проводились ботанические опыты под руководством учёного монаха Энеа Сильвио Пикколомини; небольшой дом близ Сан-Марко был предназначен для художественных целей, Леонардо устроил в нём музей, где для назидания начинающих художников собраны были произведения античной скульптуры.

Гуильельмо Пацци спросил молодого живописца, какого он мнения о новом движении в искусстве и науке.

Леонардо ответил:

— У нас в Италии наука, как всегда, опередила искусство. Последнее долго собирается с силами прежде, чем решится выразить то, что уже стало признанным фактом в области знания и поэзии. Древний мир давно уже сделался идеалом учёных, между тем как художники только что начали основательно изучать его и подражать классическим произведениям. Античные здания всегда возбуждали удивление, и если бы дело только ограничилось этим, то прежний стиль остался бы во всей силе; чтобы ввести нечто новое, необходим был влиятельный человек и город, поставленный в исключительные условия. Таким городом могла быть только Флоренция, таким человеком был Козимо Медичи. Во Флоренции в период её высшего развития впервые пробудилось сознание, что жизненные силы иссякли в искусстве и что для него должен наступить новый фазис развития. Художники пришли к выводу, что истощённая и устаревшая природа не в состоянии больше произвести ни великанов, ни крупных талантов. Между тем мы видим, к нашему радостному изумлению, пробуждение новых сил в лице таких художников, как Брунеллески, Донателло, Гиберти, Лука делла Роббиа, Мазаччо, которые не уступают в таланте самым знаменитым древним маэстро. Уже теперь новый стиль зодчества изгнал готический из его последних убежищ, и если он не был бы прекраснее и целесообразнее, то его никогда не стали бы применять во Флоренции. Новое искусство выступило с полным сознанием, что ему суждено достичь величайшей славы.

Всё великое не есть