только дар природы или продукт известной эпохи, но в такой же мере зависит от наших стремлений и неутомимого труда. Древним легче было сделаться великими, потому что живая традиция подготавливала их к высшим художественным произведениям, которые стоят нам столько труда, но тем больше будет честь, какую воздадут со временем возрождению искусства. Только гениальный человек мог решить вопрос в пользу нового направления и продолжить путь к осуществлению не одних своих личных стремлений, но и большинства своих современников. Этот подвиг совершён во Флоренции нашим знаменитым художником Брунеллески; купол нашей церкви Санта-Мария дель Фьори служит доказательством прекрасного выполнения его великой задачи. Прежние работы, начатые им в Риме, дали ему необходимую подготовку для этого блистательного произведения, которым возрождение искусства обязано своей победой. Такому успеху в значительной мере способствовала его слава как скульптора и декоратора. Но ещё до него Гиберти украсил наш баптистерий бронзовыми дверьми, которые указывают на самую тесную связь между различными отраслями пластики, потому что композиция отдельных частей представляет перенесённые в рельеф картины, которые могли быть созданы только самым талантливым живописцем. Если Гиберти дошёл до такой высоты художественного творчества, то он равным образом обязан этим изучению античных произведений, неподражаемая красота которых никогда не остаётся без внимания. Только со времени Гиберти начали выкапывать древние статуи и отстаивать их художественное достоинство против фанатиков, которые не хотели допустить, чтобы придавали какое-либо значение этим остаткам языческого мира. Насколько Гиберти умел ценить преимущества античных художественных произведений, видно из его суждения об античном торсе, найденном во Флоренции, который, вероятно, хорошо известен вам. Он сказал, что «этот торс отличается такой тонкой работой, что невозможно разглядеть частности простым глазом, ни при полном, ни при уменьшенном свете, и только при ощупывании кончиками пальцев можно вполне открыть их и оценить по достоинству». Стремления Брунеллески воспроизвести красоту античного зодчества увенчались таким же блестящим успехом. Впоследствии он отправился в Рим вместе со своим младшим товарищем Донателло. Подобно тому как Гиберти был не только скульптором, но и зодчим, так и Брунеллески был одинаково искусен в живописи, скульптуре и работах из бронзы.

В Риме Брунеллески с помощью Донателло занялся измерением остатков античных зданий, между тем как жители были убеждены, что молодые флорентийцы отыскивают золото и серебро в развалинах храмов и императорских дворцов. Донателло также многому научился у художников древнего мира. Он впервые навёл Козимо Медичи на мысль собирать античные статуи и выставлять их в общественных местах. Сам Донателло приводил в порядок разбитые или изувеченные художественные произведения, которые, как вам известно, послужили началом музея в саду Сан-Марко. В последнее время музей этот значительно расширен благодаря вашему брату, синьора Бианка...

Несмотря на предшествовавшие события, родственники Лоренцо с удовольствием слушали похвалы, которые ему расточал художник. Последний сообщил также, что академия философии и поэзии, основанная по инициативе Лоренцо, достигла значительной степени процветания и что он сам присутствовал на заседаниях, которые обыкновенно проходят в его дворце. Прославленный поэт Луиджи Пуччи и учёный естествоиспытатель Пико де Мирандола, а равно Анджело Полициано пользуются особенным доверием Лоренцо Медичи, он оказывает им предпочтение перед другими членами этого кружка, в который допускаются временами иностранные учёные и любители искусства. Так, например, на одном из последних заседаний присутствовал немец, недавно прибывший во Флоренцию. Леонардо назвал его фамилию, присутствующие сделали попытку повторить её, но это не удалось им, что послужило поводом к весёлым шуткам. Этим учёным немцем был Иоганн Рейхлин, который в качестве секретаря сопровождал одного немецкого князя, ехавшего в Рим, и остановился проездом во Флоренции.

Разговор продолжался в этом тоне до поздней ночи, пока наконец хозяйка дома не напомнила присутствующим, что время отправляться на отдых, тем более что можно будет возобновить беседу следующим вечером.

Пьетро отвёл гостя в назначенную для него комнату рядом со своей спальней, где из окон открывался прекрасный вид на окружающую местность и было достаточно света, чтобы заняться живописью. Леонардо был в таком восхищении от первого вечера, проведённого в образованной и радушной семье, что решился воспользоваться её гостеприимством, насколько позволит приличие, и провести в Буэнфидардо возможно продолжительное время.

ГЛАВА VII

Учредитель Божьего града

Вряд ли кто из лиц, знавших прежнего робкого Джироламо Савонаролу, поверил бы теперь, что он тот самый суровый монах, который своим увлекательным красноречием возбуждал такое удивление в монастыре Сан-Марко во Флоренции. Вернувшись в Болонью, он вступил в орден доминиканцев, потому что праздная, созерцательная жизнь, на какую были осуждены монахи других орденов, не соответствовала стремлениям его подвижного, восприимчивого ума. Теперь для него была доступна общественная деятельность: он мог в качестве доминиканского монаха стать воспитателем юношества и народным проповедником и с горячим рвением предался своему призванию. Ещё в Болонье духовное начальство оценило замечательные способности и учёность Джироламо и назначило его преподавателем философии в монастырской школе.

Но вскоре Савонарола пришёл к убеждению, что он должен бороться с различными препятствиями и собственными недостатками, если хочет оказать влияние на публику своими проповедями. Его голос был слишком слаб и неблагозвучен, в самом способе изложения недоставало живости и грации, и так как в первое время своей монастырской жизни он наложил на себя строжайший пост, то настолько ослабел телом, что не был способен к долгому и усиленному умственному напряжению. Ученики приходили в восторг от необыкновенного ума своего преподавателя, но всякий раз, когда начальство монастыря заставляло его говорить с кафедры, перед более многочисленной публикой, такие попытки кончались полнейшей неудачей.

Ввиду этого Савонарола после тяжёлой внутренней борьбы и долгих колебаний решил отказаться на несколько лет от всякой общественной деятельности и посвятить себя изучению ораторского искусства, чтобы придать гибкость своему языку и добиться более живого и образного способа изложения. Старания его увенчались полным успехом. То, в чём ему отказала природа, было с избытком восполнено им благодаря его непреклонной воле и неутомимому труду. Когда он снова вступил на кафедру, то его слушатели едва поверили, что это тот самый монах, которого они слышали прежде. Голос проповедника сделался сильным, звучным и приобрёл необыкновенную выразительность, между тем как его пламенная внушительная речь возбуждала общее удивление и неотразимо действовала на воображение и сердца слушателей. Тем не менее он уже достиг такого самообладания, что в глубине христианского смирения приписывал происшедшую с ним перемену не собственным заслугам, а чуду, которое было ниспослано ему свыше, чтобы указать его призвание.

С этого времени Савонарола всецело посвятил себя проповеди. Неудержимая сила постоянно влекла его к открытой борьбе