— Да. И я ответил, что уверен.

— Так будь уверен и на сей раз тоже, Мэтт.

— А ты уверена?

— Да, дорогой, — вздохнула Агги.

Я притянул ее к себе и крепко обнял.

— Иди лучше, — промолвила она. — Уже много времени.

— Я скажу ей сегодня.

— Не обещай.

— Я обещаю.

Мы поцеловались. Отстранившись, я вновь взглянул на Агги. Она явно хотела что-то сказать, но колебалась, а потом наконец произнесла:

— Каждый раз, когда ты покидаешь меня и возвращаешься к ней, мне кажется, это навсегда. Я удивляюсь, когда ты снова приходишь. Я даже удивляюсь, когда ты опять звонишь.

— Я люблю тебя, Агги.

— Любишь?

Она опять улыбнулась. Улыбка появилась неожиданно и тут же исчезла. Взгляд ее светло-серых глаз следил за моим лицом. Я поцеловал Агги еще раз, отвернулся и направился к двери. Вертикальное окно в холле превратилось в одну сплошную кроваво-красную полосу.

Коридор на третьем этаже был длинным и узким. Шлакобетонные стены, крашенные бежево-желтой краской. Водопроводная труба тянулась вдоль одной стены, а вдоль другой — подвесной воздухопровод. Освещение в коридоре было искусственным, ряд прикрытых пластиком креплений для ламп с равномерными интервалами располагался между водопроводной трубой и воздухопроводом. Посередине коридора по правую руку стоял кулер для воды. В этой же стене виднелись открытые двери, через них в горчичный полумрак коридора проникал зеленоватый свет.

Десять минут назад Эренберг встретил меня на втором этаже и препроводил к лестнице, ведшей наверх, к камерам заключенных. Тюремный надзиратель впустил нас на третий этаж, а потом удалился к себе, чтобы ответить на телефонный звонок. Дверь в дальнем конце коридора была металлической — даже на расстоянии это было заметно. На уровне глаз в ней имелся маленький стеклянный прямоугольник. Металлическая пластина вокруг замочной скважины была покрашена в красный цвет. Единственное яркое пятно на весь коридор. Казалось, здесь все состояло из камня и металла — архитектура, продиктованная необходимостью. Тюрьма. Она и выглядела как тюрьма, хотя пока я и не видел ни одной камеры.

Мы ждали снаружи кабинета, в котором заключенных фотографировали и брали у них отпечатки пальцев. Я видел, что там внутри — фотоаппарат, поставленный на деревянную раму регулируемой высоты. Сверху к раме был прикреплен софит. Напротив фотоаппарата у стены стоял стул, над ним висел прибор, совмещавший в себе электронные часы и календарь с указанием числа и дня недели. Стрелки на часах показывали четыре тридцать восемь, дата значилась как 1 МАР, день недели — ПОН. Наверное, Майкл сидел на этом стуле еще совсем недавно. Здесь его сфотографировали — на фоне приборов, на каких значились дата, время и место, а вдобавок — номер, под которым теперь значился он сам.

— Детективу ди Лука удалось побеседовать с мисс Луизой Верхааген — кажется, так она произносит свою фамилию, — сообщил Эренберг. — Это одна из медсестер, работающих с доктором Парчейзом. Я расскажу вам, чем занимался я, мистер Хоуп. Я исходил из предположения, что у человека, лгущего и о том, почему он прежде времени уехал с партии в покер, и о том, куда отправился позднее, имеется красотка, которую он посадил где-то дожидаться. Помните, как я спросил доктора Парчейза, не ходил ли он налево? И как он ответил, что счастливо женат — уйдя, однако, от прямого ответа. Ну вот, ди Лука и поговорил сегодня во второй половине дня с мисс Верхааген — после того как вы уехали отсюда, и хотя она не подтвердила моих подозрений касательно того, что наш доктор ходит налево, но и не опровергла их. Собственно, начала она с того, что сообщила нам, что ему часто звонит женщина по имени Кэтрин Бренет, но она, однако, не его пациентка. Замужняя женщина, муж врач. Это, конечно, не означает, что доктор Парчейз поехал домой и убил жену и дочерей. Но может, на момент убийства он находился с миссис Бренет. Следовательно, мне нужно побеседовать с леди и выяснить, так ли это было в самом деле.

— Зачем? — спросил я.

— Как зачем?

— У вас уже есть признательные показания молодого человека.

— Да, не отрицаю. Но в них есть нестыковки, которые я никак не могу объяснить. Верите или нет, мистер Хоуп, но мне совсем не хочется посылать этого парня на электрический стул. Нет, не в нашем случае, когда у мамаши и папаши в алиби такие дыры, что сквозь них может спокойно проехать грузовик. Мы прочесали квартал, где живет его мать, словно клопоморы в поисках последнего насекомого. Дом на противоположной стороне улицы выставлен на продажу, и там нет никого, кто мог бы подтвердить время ее ухода и прихода. Никто из соседей не видел, чтобы у нее этой ночью горел свет. Она утверждает, будто смотрела телевизор в комнате, выходящей окнами на внутренний двор. Допустим. Но большинство соседей говорит, что дверь в гараж ни разу не открывалась за весь день. Это заставляет меня задаться вопросом — она целый день находилась дома или целый день отсутствовала? Например, мистер Хоуп, — чисто гипотетически, — она собиралась совершить убийство. Не могла ли она в таком случае уехать из дома в пять или шесть часов утра, провести день, а потом вернуться домой в два или три часа следующей ночи — и никто бы ничего не заметил? О, я про нее еще не все выяснил, далеко не все. Да и про доктора тоже. А молодой человек… Есть в его показаниях нечто, что заставляет поверить, что это действительно совершил он, но есть и обратное. Например, я до сих пор не понимаю, зачем он вдруг схватил нож. А вы?

— Я тоже.

— Представьте, сидит за столом, ведет приятную беседу и вдруг ни с того ни с сего хватает нож и бросается с ним за ней в спальню. Я не могу придумать этому никакого объяснения, — покачал головой Эренберг. — Это в высшей степени загадочно для меня. А для вас?

— Да.

— В то же время он мнется и топчется на месте, когда дело доходит до объяснений, почему он боялся идти в полицию. Мол, полицейские подумают о нем еще что-то худшее. Возникает предположение: а не надругался ли он над этой женщиной сексуально, а то и над этими двумя девочками? Это могло бы объяснить убийство. Понимаете, у него нет объяснений, зачем он их убил. Да, есть много случаев, когда люди совершают убийство в затмении, от бешенства, и потом не помнят, зачем это сделали. Но я по-прежнему нахожу это в высшей степени странным. Правда. Разве что он их изнасиловал. Или пытался изнасиловать. Он сказал, что он обнимал и женщину, и ее дочерей. Я теряюсь в догадках, как это понимать, учитывая специфику данного случая. Есть у вас какие-нибудь идеи на сей счет?

— Нет, — ответил я.

Я не сказал ему, что Майклу позвонили в одиннадцать тридцать вчера вечером, перед тем как он поехал в дом своего отца. Именно об этом я хотел поговорить с Майклом.

— Если он не совершил над ними сексуального насилия, почему он думал, будто полиция может так решить? Я имею в виду, если он уже убил кого-то, то с какой стати ему переживать, что он их обнимал? Его должно было бы беспокоить, что полиция обвинит его в убийстве. Нет? Никак не могу взять в толк, — тяжело вздохнул Эренберг. — Я собираюсь взять показания у этой Бренет — она владелица цветочного магазина на Саут-Бэйвью, в котором сама же и торгует. Хочу выяснить, действительно ли доктор находился у нее вчера вечером. Если да, то я могу понять, зачем он мне солгал. Ведь проблем не оберешься, если подобное всплывет.