— Не знаю, что и думать.

— Ясно.

— Когда мне можно будет увидеть его?

— До половины пятого подождете?

— Буду там в это время, — ответил я и повесил трубку.

Я вынул из кармана еще один десятицентовик, вставил его в щель автомата и набрал номер Агги. Она взяла трубку, запыхавшись.

— Была на пляже, — сообщила Агги. — Неслась в дом со всех ног. А ты где, Мэтт?

— В ресторанчике в Бухте Пирата. Ты одна?

— Да.

— Можно приехать?

— Сейчас?

— Да.

— Ладно. Припаркуйся на общественном пляже и приходи со стороны океана.

— Буду там к трем.

— Жду.

Мы оба знали, как это безрассудно, но нам было наплевать. Калуза на пике туристического сезона — неподходящее место для любовников. Агги и я начали встречаться в мае, год назад. Туристы уехали вскоре после Пасхи, и нам было нетрудно отыскать себе место, где мы могли бы уединиться. Но накануне Рождества, когда резкие крики «снежной птицы», серого юнко, снова зазвучали в наших краях — повсюду, начиная от Тампы на юге и до самого Форт-Майерс, словно выстроился один непрерывный электрический забор из неоновых вывесок «Мест нет», потрескивавших и мерцавших у каждого отеля. В январе нам удалось провести выходные вдвоем на Тарпон-Спрингс. Когда мы оттуда вернулись, город по-прежнему был переполнен туристами. Каждый раз, как я видел на бампере машины наклейку «Калуза любит туристов», меня так и тянуло посильнее нажать клаксон. В тот месяц я и пришел к Агги домой впервые, и с тех пор приходил туда по меньшей мере раз в неделю, а иногда и чаще. А в начале февраля мы решили попросить своих супругов о разводе. Мы приняли это решение, поскольку не были склонны к разврату. Мы были просто людьми, нас угораздило полюбить друг друга, когда мы уже состояли в браке.

Да-да, судья так и скажет нам — вы сама порядочность, бедные невинные крошки, заблудившиеся в лесу, которые последние пять месяцев трахались по мотелям до потери сознания — да что там по мотелям, в собственном доме этой женщины, врали, обманывали и воровали — именно воровали! Да, именно этим вы и занимались — ведь вы не сможете, прямо глядя мне в лицо, отрицать факт воровства? И я говорю не только о времени, которое вы воровали то в том, то в этом доме свиданий, не только о жарких часах, какие вы провели в объятиях друг друга. Нет. Я говорю о тех ценностях, которые вы украли каждый из своего дома: доверии, любви и чести. А их вы, согласно контракту, должны были дарить своему дому. Вы бессовестно украли их. Да, вы лжецы, обманщики и воры. А я отвечу: «Да, ваша честь, вы правы». Но в этом-то и дело — понимаете?

Я положил свой пиджак на заднее сиденье автомобиля, снял галстук и расстегнул две верхних пуговицы на рубашке. Оставил ботинки и носки на пассажирском сиденье спереди, закрыл дверцу и двинулся на пляж. Несмотря на то что сейчас в восточной части нашей береговой линии опасались акул, здесь находились купальщики. Кулики ходили по кромке воды, в небе кричали чайки. Катамаран с парусом в красную и белую полоску бесшумно скользил по волнам залива.

Дом Агги на Уиспер-Кей располагался примерно в двухстах ярдах от кромки воды. Мелкий как пыль белый песок был на этой оконечности пляжа крупным. Из него повсюду торчали клочки высокой травы, росли островки пальм, а к задней стене дома тянулась тропинка, намеченная круглыми каменными плитами, положенными на неравномерном расстоянии друг от друга. Дом стоял на сваях — современная двухэтажная постройка из серой, кипарисовой древесины, с обилием стекла, в котором сейчас отражалось предвечернее солнце. Пожилая женщина в цветастом домашнем платье, наклонившись, собирала ракушки у самой линии прибоя. Она не подняла головы, когда я свернул с пляжа и прошел мимо пальм в сторону затененного бассейна, располагавшегося на нижнем ярусе.

Я всегда радовался при виде Агги. Однажды сказал ей, что именно так и понял, что люблю ее: я всегда радовался, когда ее видел. Это была почти мальчишеская радость. Широкая улыбка, расплывавшаяся на моем лице помимо моей воли. Неодолимое желания обнять Агги. Я так и сделал сейчас — в ту же секунду, как вошел в тенистый коридор, облицованный плиткой, где она ждала меня. Улыбаясь, я обнял Агги, поцеловал в закрытые глаза, потом в губы и отстранился, чтобы взглянуть на нее.

Агги была в белом купальнике-бикини, оттенявшем ее загар — только над лифчиком виднелась тонкая полоска незагорелой кожи. Длинные черные волосы, прямые и гладко расчесанные, как у Клеопатры, серые глаза, рот, может, чересчур крупный для такого лица, нос — почти безупречный, с крошечным белым шрамом на переносице. Порой, когда находился от нее далеко, я вызывал в своем воображении картины, которые, вне всякого сомнения, были ложными — ее волосы не могли быть такими черными, как я их рисовал, глаза — столь светлыми, а улыбка — лучезарной. А потом я снова оказывался рядом с ней, и радость просто видеть ее мгновенно сменялась признанием того, сколь необыкновенно красивой Агги была и на самом деле.

Я обнял ее за талию, и мы прошли по знакомому, выложенному плиткой коридору, мимо высоких папоротников в белых горшках, вверх по темным деревянным ступеням винтовой лестницы с коваными черными перилами. Окно здесь выходило на запад. Узкое, оно тянулось высоко вверх. Сейчас, когда солнце зависло между небом и океаном, оно полыхало оранжевым. Гостевая комната располагалась на верхнем этаже дома, и единственная стена с окном находилась под таким углом к западу, что не позволяла видеть закат, но это не защищало от яркого света. Другая стена комнаты была обращена ко внутренней лагуне, сплошь заросшей болотной травой, и песчаному пляжу, который приближался к восточной стороне дома, где виноград веером распластался на деревянной стене.

Мы уже давно не раздумывали, что делать в этом доме, когда мужа и детей Агги нет. Она сняла купальник, едва мы переступили порог комнаты, я быстро разделся, мы легли в постель и беззастенчиво предались любви. Оранжевый свет из лестничного окна проникал в комнату через дверь, которую мы специально оставили приоткрытой, чтобы вовремя услышать любые звуки с нижнего этажа. Губы Агги были солеными от морской соли.

Потом мы говорили шепотом, сначала обмениваясь постельными банальностями, взаимными уверениями, универсальными штампами: «Хорошо было?» — «Да, а тебе?» Агги закурила, села посередине кровати по-турецки и держала маленькую пепельницу в ладони левой руки. Я не курю — уже семь лет как бросил. Я смотрел на нее. Раскрасневшиеся после секса ключицы и грудь постепенно бледнели. Пот мелкими капельками блестел на ее лице, волосы на висках были влажны. Она спросила, не разболелся ли мой локоть опять, и я ответил, что да — как она догадалась? Агги красочно описала акробатический трюк, который мы с ней проделали три минуты назад, и изобразила, как меня перекосило, когда я переносил вес с одной руки на другую. Я рассмеялся. Она сказала, что любит, когда я смеюсь, и жарко поцеловала меня. Часы на комоде тикали, унося одну за другой оставшиеся минуты дня.

Мы ни на мгновение не забывали, как мало у нас времени. Много нужно было сказать друг другу, но на часах уже было три сорок семь, и мы приблизились к опасному моменту, когда нас могли неожиданно застать. В понедельник Джули занималась игрой на гитаре. Отец должен был забрать ее в четыре тридцать, а к этому моменту я уже должен был уехать из его дома — оставив его жену одну. Джеральд-младший находился в школе, и после тренировки по баскетболу его должна была привезти одна из матерей одноклассников, участвовавших в клубе родителей-автомобилистов, по очереди доставляющих детей домой. Раньше сумерек его ждать не приходилось. Видимо, нам ничто не угрожало. Однако в воздухе ощущалось напряжение.