Мне хотелось спросить у нее… Сказать ей… Поговорить о том, как это было, когда ее родители разводились. Узнать, как она отреагировала — когда это случилось, сколько лет вам было, Лайза? Кто из ваших родителей решил развестись? Была ли в этом замешана другая женщина? Вы когда-нибудь видитесь со своими родителями, Лайза? С отцом? Что он за человек? Вы его любите и уважаете? Простили отца за то, что он ушел? И простите ли когда-нибудь? Я смотрел ей в глаза — в то будущее, которое столь смутно представлял и еще менее того — осознавал, каким оно будет. Мое будущее. Будущее моей дочери.

— К Майклу пускают посетителей? — спросила Лайза.

— Пока нет, — ответил я.

— Где он сейчас?

— В полиции. В здание напротив его вряд ли переведут до завтрашнего утра.

— Но вы же сказали, что он в тюрьме?

— Да. Там есть камеры.

— Что мне теперь надо делать? Куда идти?

Офис начальника доков располагался вплотную к мотелю — две белые входные двери, одна рядом с другой на фоне облицованной красным гонтом постройки. Я постучал — никто не отозвался. Тогда я подергал за ручку — дверь была закрыта. Я зашел в мотель и спросил у женщины за стойкой, где найти начальника доков. Она сказала, что здесь его сейчас нет. Я опять вышел на улицу и обогнул здание. Пожилой человек с седеющей шевелюрой склонился над клумбой с геранью, вскапывая песчаную почву совком. На нем была старая, грязная яхтенная кепка, низко надвинутая на один глаз, полосатая футболка, синие джинсы и потертые топсайдеры[44].

— Сэр, простите… — начал я.

— Что? — произнес он, не поднимая головы.

— Я ищу начальника доков.

— Вы его нашли.

— Меня зовут Мэттью Хоуп.

— Дональд Уичерли, — представился он и рывком поднялся. — Чем могу быть полезен?

— Мне нужно задать вам несколько вопросов касательно телефонного звонка, на который вы ответили вчера вечером.

— Зачем?

Его глаза были такого же цвета, как небо у него над головой. Теперь они сузились в щелки и подозрительно изучали меня. Уперев руку с совком в бок, он стоял в угловатой позе, выражавшей ожидание — высокий, худощавый человек с обветренным лицом, который хотел знать, почему у меня к нему возникли вопросы, и, вероятно, раздумывал, следует ли вообще на них отвечать.

— Я адвокат, — произнес я. — Я здесь насчет Майкла Парчейза.

— Вы адвокат Майкла?

— Да. То есть, собственно, я адвокат его отца.

— Так чей же? Майкла или отца?

— Отца. Но сюда я пришел ради Майкла.

— С его ведома или без?

— Ему известно, что я тут. — Я лгал. Но мне нужна была информация, и я уже начал сожалеть о том предварительном допросе. — Майклу позвонили вчера вечером, примерно в одиннадцать тридцать.

— Так вы спрашиваете меня или сами все рассказываете?

— Вы подняли трубку?

— Я.

— Где?

— В офисе.

— Кто ему звонил?

— Не знаю. Человек не представился.

— Это была женщина?

— Да, женщина.

— Вы можете примерно определить возраст?

— Нет, сэр, вряд ли.

— А что именно она говорила?

— Спросила, Бухта Пирата ли это, и я ответил, что да. Она спросила, можно ли ей поговорить с Майклом Парчейзом. Я сообщил, что он у себя на катере, и мне придется идти за ним. Она сказала, не буду ли я так любезен сходить за ним, и я отправился на катер.

— Что дальше?

— Майкл пришел в офис вместе со мной и поговорил с ней.

— Вы слышали их разговор?

— Только самый конец. Я пошел к себе в квартиру за одной бумагой, которую мне нужно было пришпилить на доску объявлений. Когда вернулся, Майкл все еще говорил.

— Что именно?

— «Я сейчас приеду», — потом добавил: «До свидания», — и повесил трубку.

— Вы не слышали — он не упоминал никаких имен?

— Нет, сэр, не слышал.

— Сказал ли он вам что-нибудь после того, как повесил трубку?

— Произнес: «Спасибо, мистер Уичерли».

— И все?

— Да, сэр.

— Он не сообщил, куда пойдет?

— Нет, но, думаю, Майкл поехал туда, куда обещал этой женщине. — Он сделал паузу и посмотрел мне в лицо. — Если верить тому, что, как я слышал, говорят по радио о том, что он якобы сделал — то, значит, поехал прямиком на Джакаранда-драйв и убил трех человек. Вот куда он якобы ехал, и вот что он якобы сделал. — Он покачал головой. — Но я вам вот что скажу, мистер Хоуп. Мне в это верится с трудом. Я не знаю второго такого прекрасного парня, как Майкл Парчейз. Правда. Его родители развелись, когда ему было двенадцать лет. Уверен, вы в курсе, вы ведь адвокат его отца.

— Совершенно верно.

— Мальчику нелегко было пройти через такое. Однажды у нас с ним состоялся разговор. Майкл сказал, что только сейчас начал потихоньку от этого отходить, а ведь сколько лет прошло. В общем, когда я услышал по радио, что он убил жену отца и двух своих сестер… Эти девочки ему сестрами приходились, мистер Хоуп. В них текла кровь его отца — и в них, и в Майкле, одна и та же кровь. Когда бы ни говорил о них, он называл их сестрами — не сводными сестрами, нет. «Сестры то, сестры это» — иной раз и не поймешь, что он не о своей родной сестре говорит. Да ведь это и так все ерунда, правда? Важно только, как ты к ним относишься. Майкл этих маленьких девочек любил. А с тем, кого любишь, не сотворишь такого, как по радио говорят. Не сделаешь, и все тут.

«Но Майкл сам сказал, что сделал», — напомнил я себе.

Из телефонной кабинки в ресторанчике на набережной я позвонил Эренбергу и сказал, что хотел бы поговорить с Майклом Парчейзом как можно скорее. Он ответил, что тот еще «на обработке», и спросил, не могу ли я зайти позднее, во второй половине дня.

— Что вы имеете в виду под словами «на обработке»? — поинтересовался я.

— Его регистрируют, фотографируют, берут отпечатки пальцев, образцы волос и крови — мы имеем право все это делать, адвокат, он обвиняется в убийстве первой степени. Все образцы отправим в государственную лабораторию в Таллахасси. Я не знаю, сколько времени у них займет сравнить образцы его волос с теми, которые мы собрали вакуумным насосом с тел убитых. Вероятно, там ничего нет. Но готов побиться об заклад, что кровь на его одежде — их, — произнес детектив и добавил: — А что вы думаете о его показаниях?