С собственным гимном, флагом, президентом! Хотя и называлось все по-прежнему, как в Советском Союзе: «Республика Бурятия». Более того, как иные республики, скажем, среднеазиатские или прибалтийские, она от России не откололась. Да и оставалось здесь, на беглый взгляд, все, как в былые времена, в былые наши сюда приезды. Та же неприютность раннего утра, те же простенькие, нешикарные, дома вокруг. Какой-то многолетний недострой неподалеку. Та же магистраль, относящаяся, как и прежде, к Восточно-Сибирской железной дороге, где ни одна шпала, ни один рельс не принадлежат, собственно говоря, Бурятии. И управляют всем этим сложным и пока еще четко действующим хозяйством из Иркутска. Хотя в смутные и мутные 90-е годы прошлого века, во время «парада суверенитетов» и здесь появился свой «Министр путей сообщения Бурятии». Но, поскольку министр этот, кроме портфеля, ничем не владел, а начальник «Восточно-Сибирской железной дороги», коего он поначалу вознамерился вызывать по понедельникам для доклада к себе в Улан-Удэ, ему не подчинялся, то должность эту, за явной ненадобностью, вскоре упразднили…

Можно было, конечно, подрядившись с таксистами, поехать к нашему приятелю на какой-нибудь колымаге, но будить в такую рань хорошего человека, его прелестную жену – эстонку Зану, не хотелось. Поэтому мы решили скоротать часа полтора на вокзале. А там уж добраться общественным транспортом до места. Тем более что по телефону, перед поездкой сюда, заранее было оговорено: «Как только приедете, сразу к нам!»

– Давай где-нибудь выпьем горячего кофейку. Взбодримся, – предложила жена, стоя у наших сумок, лежащих на широком подоконнике высокого и узкого окна, когда я вернулся в здание вокзала. Заодно и посидим где-нибудь в тепле.

Однако ни одно кафе ни в привокзальной зоне, ни в самом вокзале еще не работало…

Бродя по пустым его залам, в одном из дальних углов, мы обратили внимание на новшество, которого прежде здесь не было.

Отгороженный голубоватыми, примерно двухметровыми по высоте, панелями из современных стройматериалов угол вокзала имел свой вход, над которым красовалась надпись: «Зал для VIP-персон». И, чуть ниже, уже более мелким шрифтом было написано: «70 руб. час. С человека».

У входа без дверей, но с барьером, на стуле, с внутренней его стороны, сидела, а вернее, в полглаза дремала тучная женщина в железнодорожной форме, со скучным серым лицом, обвислые щеки которого как бы стремились отдохнуть на погонах ее форменного кителя.

В глубине небольшого зальчика заманчивым теплом мерцал приглушенный свет и светился всеми мыслимыми и немыслимыми цветами большой экран плоского телевизора. Виднелись там и мягкие диваны и кресла и диковинные зеленые растения в кадках, стоящих между ними на полу. И, что самое главное, на столе, расположенном у стены, невдалеке от охранительницы сего «царства», курился электрический самовар, рядом с которым лежали цветные пакетики с кофе, чаем, печеньем, вафлями.

– Вот, давай сюда, в этот оазис относительного благополучия, и занырнем на часок, – предложила жена. – Чем мы с тобой не VIP-персоны?

Ее явно развеселила эта надпись с ошибкой, поскольку английский язык она знала хорошо. А в переводе с английского VIP – означало: «Very importeant person». То есть: «Очень важная персона». В зазывной же надписи получалось, что это зал: «Для важных персон персон». Это так же, как сказать: «Такова селяви». Ибо, селяви, в переводе с французского, это уже: «Такова жизнь».

Очнувшись от своего чуткого сна, взяв с нас деньги и, записав на небольших, розоватых, цвета несбывшихся надежд, талончиках время нашего вступления в VIP-зону, женщина машинально, порывшись в каких-то бумажках, лежащих у нее в выдвижном ящичке стола, вдруг могуче, грозно – сна уже как не бывало – зарычала:

– Эй, мужик, подымайся давай! Твое время кончилось!

Из-за ее рыка в моем мозгу отчего-то сразу всплыла фраза из книги Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву»: «Чудище зло, обло, озорно, стозевно и лайе…» А: «Твое время кончилось…» показалась мне страшной фразой, отчего я украдкой взглянул на жену, точно зная, что и наше время когда-нибудь кончится. Ибо все мы в Божией горсти. А потому надо ценить каждый миг, прожитый с теми, кто тебе дорог.

Однако на громогласный рык смотрительницы не последовало никаких видимых действий со стороны, только теперь замеченного нами человека лежащего в глубине зальчика на диване, под пальмой в кадке.

Взглянув в его сторону, тучная дама с неохотой и трудом отодралась от своего стула и решительной походкой устремилась к мягкому кожаному желтоватого цвета дивану. Подойдя к нему, она принялась с неистовой силой трясти спящего на нем не очень опрятно одетого, в дырявых носках, явно не озонирующих воздух зальчика, согретого двумя электрообогревателями, мужчину.

– Вставай, кому говорю! – продолжала она сопровождать свои действия грозными речами.

Человек, с профессорской сивой бородкой и следами былой интеллигентности на лице, с видимым трудом принял сидячее положение. Мутными глазами, оглядев пространство, машинально сунул ноги в разношенные летние, явно не по сезону, туфли. Почесал изящной пятерней, с музыкальными длинными пальцами, под ногтями которых была видна грязь, всклокоченные, жесткие, тоже седоватые, как и аккуратная бородка, волосы и невозмутимо спросил, будто проговорив одно слово:

– Ты че, баба, так орешь? Пиво есть?

– Я те дам щас такое пиво! – вновь озверела смотрительница. – Плати давай еще за час. И так уже десять минут просрочил. Или выметайся отсюдова к чертовой матери!

– Вот видишь, – наклонившись в мою сторону, сказала жена, – если бы не мы, этот несчастный мог бы еще какое-то время побыть важной персоной. А теперь его, скорее всего, вытурят взашей.

– Пиво есть? – уже четко, отделяя слова друг от друга, произнес человек в помятом, но, по-видимому, некогда элегантном, стального цвета, костюме, грязноватой серой рубашке и в расстегнутом, а точнее, не имеющем ни единой пуговицы, светлом плаще.

– Ты заплати сначала еще за час, – уже не так напористо произнесла вахтерша, – а потом уж пиво спрашивай.

– А где я тебе денег-то возьму, дура-баба? – искренне удивился мужчина, даже как бы слегка развеселившись. – Я тебе последние тот раз отдал, чтобы хоть немного прикорнуть. Две ночи не спал, – в каком-то уже тяжком раздумье, проговорил он, вознамерившись снова принять горизонтальное положение.

– Я те щас улягусь! – сиреной паровоза загудела баба, крепко ухватив его своей могучей пятерней за плечо.

– Ты че меня трясешь, как грушу? – прекратив оседать, осведомился мужчина и раздраженно добавил: – Пива дай!

– Я те щас дам! – зло пообещала баба, отпуская мужика и направляясь к своему столику с телефоном.

Как только она отпустила его, тот снова рухнул на диван, на сей раз даже не сняв башмаков.

– Костя! – крикнула в трубку хозяйка салона, набрав перед