все в той же серой плотно облегающей ее бедра юбке и светлой кофточке, как и на лекциях, увы, с двумя, не более, расстегнутыми сверху пуговками.

– А почему вы один? – спросила она недоуменно. – Вас же должно быть двое?

– Мой товарищ решил сдавать экзамен осенью, – как ефрейтор генералу, четко отрапортовал я. И уже не так подобострастно, добавил: – У него возникли проблемы с Дарвином.

– С самим Дарвином? – деланно удивилась Ирина Сергеевна и, улыбнувшись, добавила: – Или с Нарциссом Исаевичем, все же?

– С «Основами дарвинизма», – уточнил я, пытаясь неловко улыбнуться ей в ответ и удивившись тому, как мгновенно, будто ее там никогда и не было, приветливая улыбка сошла с ее красивых капризно-пухлых губ.

Лицо стало непроницаемо официальным, и я подумал, что, наверное, Серега в своих прогнозах был прав и эта тоже будет лютовать, не сжалившись над бедным студентом, стремящимся в океан, на простор, на волю волн!

– Извините, что я вытащила вас к себе, – прервала мои не очень веселые мысли Ирина Сергеевна. – Не хотелось мне ехать за город, в основной корпус. Тем более что лекций у меня сегодня нет. А в вашем охотоведческом здании, хоть оно и недалеко от центра города, но пришлось бы искать место, с кем-то договариваться о свободной аудитории или кабинете, а это, согласитесь, неудобно.

Она словно оправдывалась, и мои тяжкие предчувствия стали как-то меркнуть. «Однако чаем здесь все же и не пахнет», – понял я, слушая ее объяснения и разглядывая комнату с единственным очень высоким окном и множеством переборок в раме, как бы разделяющих тянущееся вверх стекло на небольшие квадраты. Подоконник окна по ширине был, наверное, не менее чем метра полтора.

«Да, раньше стены клали не чета нынешним. Особенно этим панельным бетонякам в многочисленных безликих, а точнее, на одно лицо микрорайонах», – мысленно похвалил я стародавних строителей.

Посреди довольно просторной комнаты стоял старинный круглый стол и два, тоже не новомодных, венских стула. Рядом с вытянутым окном, по всей видимости, встроенный в нишу стены, до самого высокого потолка громоздился прямо-таки громадный черный шкаф, вызвавший у меня весьма сложные ассоциации. С одной стороны он показался мне похожим на огромный, будто для сказочного богатыря, квадратный гроб, а с другой – этот шкаф, с его легкими фанерными длинными дверцами, одновременно будто бы был выходом, вернее, входом, в иной, таинственный, волшебный мир. Стоило только с легким скрипом отворить эти дверцы и ступить в него.

Ирина Сергеевна перехватила мой взгляд и, кивнув на шкаф за своей спиной, пояснила:

– Наследие прошлых времен. Впрочем, так же как стол и стулья. По-видимому, прежде в этом шкафу хранилось церковное облачение… А мне порою, особенно на закате, кажется, что дверцы этого шкафа внезапно отворятся и из него выйдет былинный, огромного роста богатырь, готовый исполнить любое мое желание.

«Надо же, она тоже про богатыря подумала. Значит, есть в этом шкафу действительно что-то богатырское», – мелькнула у меня попутная мысль.

За ширмой, тоже старинной, с четырьмя створками, обтянутыми шелковой тканью, с каким-то замысловатым узором, слева от входной двери, скорее всего, помещалась кровать.

Ирина Сергеевна вновь, и теперь уже с неудовольствием, отчего она слегка нахмурила брови, перехватила мой изучающий обстановку ее комнаты взгляд.

– Ну, что ж, – официальным тоном произнесла она, прервав мое созерцательное состояние. – Начнем, пожалуй.

Она веером, достав их из сумочки стоящей на стуле, разложила на столе обратной стороной кверху экзаменационные билеты и, чуть улыбнувшись, предложила:

– Тяните свое счастье.

Я взял крайний слева билет, в котором было два вопроса.

Первый, про базис и надстройку в социалистическом обществе, я более-менее помнил по лекциям. А вот второй: «Моральный кодекс строителя коммунизма» не знал вообще. Вернее, знал лишь понаслышке. Из прочитанных кое-где мимоходом лозунгов, касающихся этого самого кодекса. Сама же Ирина Сергеевна в своих лекциях до этой темы еще не дошла.

– Присаживайтесь, – указала она на стул, убирая остальные билеты на край стола.

Я сел. Достал из портфеля ручку и лист бумаги, но, вместо того чтобы думать над вопросами, вдруг припомнил нечто давнее, казалось, навсегда уже забытое.

Мне было тогда, наверное, лет двенадцать. И вот однажды в поселковом клубе на стене, рядом с небольшим глубоким квадратным оконцем кассы, я прочел красочный лозунг: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» – уверенно утверждалось в нем.

На строительство коммунизма тогдашним Генеральным секретарем коммунистической партии и фактическим правителем государства – Хрущевым, отводилось двадцать лет. С 1960 по 1980 год. Несомненно, я мог считаться «нынешним поколением советских людей». Поэтому, прочитав столь оптимистичный и радостный для меня лозунг и, естественно, не подвергнув его сомнениям, я огорчился только из-за того, что ждать коммунизма придется еще так долго. Тогда я еще не ощущал, что года, десятилетия мелькают очень быстро, подобно небольшим станциям, едва уловимым взглядом из окна, несущегося мимо них поезда. И еще огорчило меня то, что я уже буду, по моим тогдашним соображениям, почти стариком. Ведь к 1980 году мне исполнится тридцать два года!

Но зато там, в этом «светлом будущем», все будет по-другому, не так, как сейчас, когда мама вынуждена работать медицинской сестрой в воинской части то на полторы, то на две ставки, прихватывая частенько и выходные и праздничные дни, для того чтобы побольше заработать. Что б семья не чувствовала ни в чем нужды и в доме был необходимый достаток. Дополнительные сведения о «светлом будущем», еще прежде, я тоже почерпнул из лозунгов, прочитанных мною не то в продуктовом магазине, не то в маминой санчасти, куда я частенько приходил в обед поесть из солдатского котла, точнее, из предназначенной для дежурной медсестры порции. Там, на этих тоже красочных небольших бумажных плакатах, выполненных типографским способом, разъяснялось, что рабочий день будет четырехчасовой. И, самое главное, что там при коммунизме будет действовать принцип: «От каждого по способностям – каждому по потребностям!»

И когда я начинал думать об этом счастливом будущем, то мне оно представлялось почему-то всегда одинаково.

Вот я уже взрослый. В бостоновом в полоску костюме (а именно такие при выходе на свободу приобретали себе недавние сидельцы лагерей – основные строители коммунизма, строившие наш город), в светлом плаще реглан, мягкой серой шляпе (в плащи и шляпы одевались уже бывшие недавние фронтовики), в блестящих темно-коричневых «штиблетах» с рантом. (Само собой разумелось, что я высок, строен, красив, как доктор Журавлев из маминой санчасти, года два назад приехавший туда работать после окончания московского мединститута.) У меня в руках небольшой, легкий чемоданчик, так называемая – «балетка». С