– Катрин, – Лёшка понял, что надо действовать, и бережно взял её за плечо, – я хотел вас познакомить… с…

– Папа?! – растерянно воскликнула она и протянула навстречу миражу левую руку. Правая намертво вцепилась в кресло.

Мираж на негнущихся ногах сделал несколько шагов навстречу. Цвет его лица мало чем отличался от цвета лица вождя мирового пролетариата, которого Лешка видел последний раз в мавзолее лет десять назад, во время школьной экскурсии. На секунду ему самому почудилось, что вместо Бартенева перед ним возникла эфемерная иллюзия, созданная в результате непростых поисков его воспаленным воображением. Одной рукой иллюзия держала фетровую шляпу с газетным свертком, а другой медленно, чуть тверже, чем дуновение ветра прикоснулось к открытой ладони дочери.

– Папа?! – повторила Катрин и, неожиданно резко вырвавшись из Лешкиных рук, прижалась лицом к груди отца и замерла.

– Каша… милая, – он бережно провел ладонью по голове, пытаясь ее успокоить, но давно забытое имя, произнесенное вслух, вызвало обратный эффект. Она, не отнимая лица от груди, схватилась руками за отвороты расстегнутого пальто и горько разрыдалась. Спина ходила ходуном и, как ни утешал ее отец, она не могла успокоиться. Бартенев растерянно оглянулся на Лешку. Тот среагировал моментально. Он вытащил из кармана куртки медицинский стограммовый пузырек и налил прозрачную жидкость в стакан, стоящий на столе, после чего буквально силой вложил его в трясущуюся руку Катрин. Та опрокинула в себя успокаивающую микстуру, внезапно округлила глаза, посмотрела безумным взглядом на Лёшку и, приложив руку к груди, убежала в ванную комнату.

– Ты что ей налил? – прошипел Бартенев.

– Водку, – шепотом ответил Самойлов.

–Ты что, решил её отравить? – добрый дворник окончательно исчез.

– Чья бы мычала, – парировал Лёшка, – лучше отравиться водкой, чем задохнуться от «Шипра».

Тем временем Катрин умылась и с порозовевшими щеками вышла к мужчинам. Удивленные глаза остановились на Самойлове.

– Что это было, Лёша?

– Да так, – замялся парень, – обычное успокоительное… его иногда принимают наши советские женщины… ну когда сильно волнуются. – Он посмотрел на Катрин, потом перевел взгляд на Бартенева, и вся компания неожиданно рассмеялась.

Лёшка обратил внимание на газетный сверток, зажатый в руке Владимира Андреевича:

– А это что у вас?

Бартенев с удивлением посмотрел на газету и через секунду развернул её. Оттуда показался плюшевый заяц:

– Так это Пират . Это тебе, Каша. – он протянул дочери игрушку.

Та схватила его, долго рассматривала, потом прижала к груди.

– Пап… не называй меня больше Кашей, ты же обещал… я много её съела и уже выросла… совсем… к сожалению, – смеясь попросила она Бартенева и снова прижалась к нему.

– Прости, дочь, но я тоже вырос… так, что дай мне еще немного времени. Я должен привыкнуть, – он бережно обнял её и совершенно не хотел отпускать. Они снова крепко обнялись и, судя по всему, это должно было длиться бесконечно. Дочь с отцом стояли посередине комнаты с закрытыми глазами. Лешка вздохнул. Пора было уходить.

– Папа… я не верю… ты… живой, – пролепетала Катрин.

– Это временно, – неожиданно подал голос Самойлов.

Бартеневы мгновенно открыли глаза и удивленно посмотрели на Лёшку. Катрин, словно желая убедиться в реальности происходящего, до боли стиснула руку отца.

– Ну, я в том смысле. – Самойлов кашлянул, – ну… Бартенев, вы Катрин, я – мы все тут временщики на этом свете.

Бартеневы переглянулись и снова закатились в веселом смехе.

– Нет, Лёша, мы теперь поживем. Пап, я хочу увидеть твою квартиру… ты где сейчас живешь?

– Так там же. Наш дом разбомбило, ну я и перебрался в соседний.

– Прогуляемся?

– Давай, – радостно согласился тот.

Через мгновенье Катрин стояла в пальто и накинула шарфик на голову. В руке она держала детскую игрушку. Бартенев застегнул пальто и надел шляпу. Лёшка покачал головой, достал из кармана черную вязаную шапку и положил её на плечо Владимира Андреевича, а сам снял шляпу с его головы:

– Воспользуйтесь этим, а то от радости уши отморозите. Там похолодало, между прочим.

– Лёш, а ты? – заволновался старик.

– Я на автобусе.

Они гурьбой спустились на первый этаж, оставив администратора в шоке. Ну еще бы, легкомысленная француженка буквально через десять минут после знакомства уже неприлично прижималась к первому заместителю партийной организации авиационного завода товарищу Игнатьеву. Да и этот еще референт… или переводчик рядом вился. Интересно, куда они втроем пошли, на ночь глядя? Она вздохнула и продолжила читать книгу, завернутую в обложку из газетной бумаги.

Лёшка обернулся к Бартеневым и уже на бегу, кинувшись к автобусу, крикнул:

– Завтра в девять в фойе.

Катрин и Бартенев, не спеша, шли по темным улицам. Он рассказывал ей про своё неожиданное спасение и всю последующую жизнь, опустив некоторые подробности. Она рассказала ему про эмиграцию, переезд во Францию, замужество, рождение Поля, развод, смерть мамы.

Когда они вошли во двор, Бартенев подвел Катрин к сплетенным стволам деревьев. Она прижалась к ним лбом, и слезы снова потекли из глаз.

– Я помню, папа. Оказывается, я всё прекрасно помню.

Отец заботливо приобнял дочь и увлек за собой в подъезд. Катрин вошла в комнату, с удовольствием прошлась по гнущемуся от веса дощатому полу, провела рукой по книжной полке, наугад вытащила томик, сняла пальто, скинула сапоги, с ногами залезла на кровать и с восторгом наблюдала за Бартеневым. Тот стащил с себя пальто, потом пиджак и спросил:

– Ты, наверное, голодна?

– Нет, спасибо папа, я в самолете пообедала, – и неожиданно рассмеялась, – до сих пор изжога.

– Тогда чайку?

– С удовольствием.

Бартенев поспешил на кухню, быстро вскипятил воду, заварил чай, а когда вошел в комнату со стаканами в руках, то обнаружил там спящую Катрин, свернувшуюся клубочком на его кровати. В руке она крепко держала матерчатого зайца. Владимир Андреевич, стараясь двигаться бесшумно, на цыпочках приблизился к кровати и заботливо накрыл дочь одеялом. Она спала не шелохнувшись. Бартенев немного постоял, потом выключил свет и вышел из квартиры. Его сильно колотило, плечи, руки – всё буквально ходило ходуном и совершенно против его воли. Владимир Андреевич вышел во двор, сел на лавочку возле деревьев и неожиданно зарыдал. Пересохшие от времени и боли слезные каналы открылись, и слезы ручьями потекли по его щекам. Он отплакал всю свою жизнь, все годы одиночества и страх никчемной старости. Спустя некоторое время он обнаружил, что забыл надеть не только пальто, но и пиджак, а морозец тем временем шуток не шутил. Бартенев вернулся в квартиру и снова бесшумно подошел к кровати. Это был не сон. Его родная дочь, свернувшись калачиком, безмятежно спала на боку. Он очень осторожно погладил ее по волосам. Неожиданно Катрин, состроив капризную гримаску, взяла его руку и положила её себе под щеку. Бартенев, стараясь её не разбудить, придвинул к себе стул, сел на него и в таком положении, с вытянутой рукой, встретил первые лучи солнца.