В кабинете плавали голубоватые клубы табачного дыма, и можно было предположить, что незадолго до прихода друзей здесь находилось, по меньшей мере, человек десять. Большая пепельница была полна окурков.

— Прошу садиться, — сказал, улыбаясь, майор. — Меня вы, конечно, не знаете, но мне вы известны... Рад познакомиться. Рассказывайте, как вам живется у этой старой лисы Вагнера.

Друзья внутренне насторожились.

— Жалоб у нас пока нет, — поторопился ответить Ожогин, опасаясь, что Андрей не найдется, что сказать.

— Не мешает он вам?

— Нисколько. Он, кажется, побаивается нас, а потому очень предупредителен и услужлив.

Майор вновь улыбнулся.

— Попробовал бы он быть другим... Но, кроме вас, у него, как мне известно, появились еще квартиранты?

— Один был до нас, а второй поселился недавно, в наше отсутствие, — ответил Ожогин, хорошо понимая, что скрыть факт проживания в доме Абиха невозможно.

Играя большим шестигранным карандашом и пытаясь удержать его на кончике своего пальца, гестаповец продолжал:

— Знаю, знаю... обоих знаю... Первый меня не волнует.

— Он участник нашей группы, — твердо сказал Ожогин.

— Ах, вот даже как! Замечательно... Я забыл, кто он по национальности?

— Узбек.

— Да-да, узбек, совершенно верно... Его хорошо знает Рудольф Вагнер.

— Возможно, — согласился Никита Родионович.

— А как вы смотрите на второго? — сощурив глаза, спросил гестаповец.

Ожогин пожал плечами.

— Трудно судить о человеке, которого так немного знаешь... Но он, по-моему, настоящий немец...

— В это понятие можно вкладывать очень многое, — заметил майор. — Мне хочется знать, чем дышит этот Гуго Абих.

Никита Родионович усмехнулся.

— Как и все мы, воздухом...

На лице майора появились сразу жесткие черточки, улыбка потухла и холодные глаза на несколько секунд задержались на Ожогине.

— Это в прямом смысле, — сухо, но вежливо проговорил он. — Пока есть возможность, пусть себе дышит... Меня интересуют его настроение, его друзья.

Никита Родионович еще после первого вопроса подготовил мысленно ответ.

— Если бы кто-либо из нас троих заметил в поведении Абиха или Вагнера что-нибудь подозрительное, то, могу вас заверить, что не больше как через полчаса об этом знал бы господин Юргенс.

Видимо, сам ответ, тон, которым говорил Ожогин, понравились гестаповцу.

— Иначе и быть не может, — сказал он. — Господин Юргенс вами доволен, но я лично от себя прошу быть повнимательнее и хорошенько посматривать за Абихом.

Ожогин склонил голову в знак согласия.

Майор раскрыл кожаную папку, извлек из нее два листа бумаги, сплошь исписанные с обеих сторон, и положил их перед собой.

— Надо соблюсти одну небольшую формальность — подписать два протокола. Господин Юргенс, очевидно, беседовал с вами о Марквардте?

Ожогин и Грязнов закивали головами.

— Он вам известен еще по России?

— Да, но очень немного...

— Это не важно и не играет никакой роли. Судьба Марквардта предрешена. Через пару дней он... то есть его... Я прошу учинить в конце каждого листа свои подписи, — и немец подал каждому по листу.

— Можно прочесть? — сдерживая улыбку, спросил Никита Родионович.

Майор вскинул свои острые плечи, желая как бы сказать: «К чему это?», но сказал другое:

— Пожалуйста, — и добавил: — если желаете...

Ожогин и Грязнов прочитали протоколы, заранее составленные и отработанные до самых пустячных мелочей. Якобы Марквардт, будучи на восточном фронте, состоял в связи с коммунистическим подпольем, что он приблизил к себе какого-то Иванова, освободил из-под стражи двух русских женщин, что им был отравлен подполковник Ашингер...

Друзья переглянулись. Майор забеспокоился:

— Вас что-то смущает?

Только одно: чем они смогут аргументировать все это, если их вызовут на судебное разбирательство? Но, оказывается, об этом не следует беспокоиться. Этого не случится.

— Но это не все. Есть еще пара документиков. — Майор полез уже в другую папку.

«Документики» оказались еще более гнусными. Это были заранее составленные протоколы очных ставок между Марквардтом, с одной стороны, и Ожогиным и Грязновым — с другой. Но что больше всего удивило друзей, так это то, что под вопросами и ответами уже стояли подписи Марквардта.

...Когда Ожогин и Грязнов спускались по лестнице со второго этажа, им вновь попался навстречу управляющий гостиницей. Он, видимо, очень торопился, так как не остановился даже поговорить и лишь, шутливо погрозив пальцем, сказал:

— Пропавшие... На-днях обязательно забегу проведать...

На улице шел снег, тротуары и мостовая уже были занесены белым пухом.

Друзья пересекли мостовую и зашагали к пригороду.

— Страшная публика гитлеровцы, — как бы отвечая на свои мысли, вслух проговорил Ожогин.

— Вы помните, как сказал Альфред Августович или, кажется, Фель, что скоро начнется шабаш, и они кинутся поедать друг друга? Так оно и выходит.

— Это верно, но история с Марквардтом мне непонятна. Как они могли его заставить подписаться в том, в чем он, я уверен, не виновен?

— Эти молодчики заставят кого угодно...

— Тоже, пожалуй, верно. Но для чего все это понадобилось? Какой в этом смысл? Может быть, Марквардт имел какое-то отношение к заговору против Гитлера. Но им, очевидно, невыгодно показывать такое большое число участников... Вот они и придумали этот вариант.

Дверь открыл сам Вагнер.

— Ну как? — спросил он.

— Есть о чем поговорить, — весело ответил Грязнов.

— У нас тоже есть что рассказать, — сказал Вагнер и, закрыв дверь на ключ и железную щеколду, провел друзей в свой кабинет.

Там сидели Гуго и Алим. Между ними лежал открытый чемодан, наполненный золотом.

— Что это такое? — удивились Ожогин и Грязнов.

— Тайна, которая вас интересовала, — ответил Альфред Августович.

— А где же племянник? — спросил Андрей.

— О! Он уже далеко, — пояснил Вагнер.

— Что же вы думаете делать с чемоданом? — спросил Ожогин.

— Пока спрячу. Такие вещи не следует держать на глазах, а потом решим сообща, как поступить... Рудольф при прощании рассказал мне историю чемодана, она небольшая. Разрешите...

— С удовольствием послушаем, — сказал Ожогин.

Прежде чем начать рассказ, Вагнер закрыл чемодан, замкнул его на ключ и, с усилием подняв с полу, водворил между столом и стеной.