— Для чего предназначается природа людей такого сложения?.. — сказал врач, обращаясь к Камюзо.

Пристав воротился с неким подобием колотушки из черного дерева, указывающей с незапамятных времен на его обязанности и именуемой жезлом; он нанес ею несколько ударов по тому месту, где палач выжигает роковые буквы. Тогда обозначилось семнадцать причудливо разбросанных шрамов; но, несмотря на усердное изучение их, уловить очертания букв не удалось. Однако ж пристав заметил, что перекладина буквы Т намечена двумя углублениями, расстояние между которыми равно длине перекладины, с двумя завитками, заканчивающими ее с обоих концов, и что третье углубление отмечает конечную точку ствола буквы.

— Но все же это очень неотчетливо, — сказал Камюзо, заметив по лицу врача Консьержери, что тот в сомнении.

Карлос попросил произвести подобную же операцию на другом плече и на спине. Проступило еще около пятнадцати шрамов, и врач, исследовав их по настоянию испанца, заявил, что спина вся изборождена рубцами и невозможно обнаружить клеймо, если даже палач и наложил его.

В эту минуту вошел посыльный из канцелярии полицейской префектуры и, вручив господину Камюзо конверт, попросил ответа. Прочтя письмо, следователь подошел к Кокару и стал что-то говорить ему на ухо, но так тихо, что никто ничего не мог услышать. Однако ж, перехватив взгляд Камюзо, Жак Коллен догадался, что префектом полиции присланы какие-то сведения о нем.

«По моим пятам по-прежнему следует друг Перада, — подумал Жак Коллен. — Когда бы я знал, кто он, я избавился бы от него, как от Контансона. Удастся ли мне еще раз увидеть Азию?..»

Когда бумага, составленная Кокаром, была подписана, следователь положил ее в конверт, запечатал его и протянул посыльному из канцелярии особых поручений.

Канцелярия особых поручений — необходимый помощник Правосудия. Эту канцелярию возглавляет полицейский пристав ad hoc[23], имеющий под началом полицейских надзирателей, которые приводят в исполнение, при помощи приставов соответствующих районов, приказы, касающиеся обыска и даже ареста лиц, подозреваемых в сообщничестве с преступниками либо правонарушителями. Эти уполномоченные судебной власти избавляют, таким образом, судейских чиновников, занятых следствием, от напрасной траты драгоценного времени.

Подследственный, по знаку господина Камюзо, был одет с помощью господина Лебрена и больничного служителя, после чего оба они удалились вместе с приставом. Камюзо сел за письменный стол, поигрывая пером.

— У вас есть тетушка, — неожиданно сказал Камюзо Жаку Коллену.

— Тетушка?.. — удивился дон Карлос Эррера. — Но, сударь, у меня нет родственников, я непризнанный сын покойного герцога д’Оссуна.

А сам сказал про себя: «Горячо!» — вспомнив игру в прятки, это наивное изображение жестокой борьбы между правосудием и преступником.

— Вздор! — сказал Камюзо. — У вас и доныне есть тетушка, мадемуазель Жаклина Коллен, которую вы поместили под диковинным именем Азия к девице Эстер.

Жак Коллен беззаботно пожал плечами, что было в полном согласии с выражением любопытства, изобразившимся на его лице, когда он услыхал слова следователя, наблюдавшего за ним с насмешливой внимательностью.

— Берегитесь! — продолжал Камюзо. — Слушайте меня хорошенько.

— Я вас слушаю, сударь.

— Ваша тетушка — торговка в Тампле; ее лавочкой ведает некая девица Паккар, сестра одного осужденного, впрочем, весьма порядочная девица, по прозвищу Ромет. Правосудие напало на след вашей тетушки, и у нас через несколько часов будут неопровержимые улики. Эта женщина вам чрезвычайно предана…

— Продолжайте, господин следователь, — спокойно сказал Жак Коллен, как только Камюзо оборвал фразу, — я вас слушаю.

— Ваша тетушка — она старше вас примерно лет на пять — была любовницей ненавистной памяти Марата. Вот тот кровавый источник, откуда почерпнуто ее состояние… По сведениям, полученным мною, она чрезвычайно ловко умеет прятать концы в воду, ибо против нее еще нет улик. Согласно донесениям, имеющимся в моих руках, после смерти Марата она находилась в связи с неким химиком, который на двенадцатом году революции был приговорен к смерти как фальшивомонетчик. Она выступала на процессе в качестве свидетельницы. За время этой связи она, по-видимому, приобрела от него познания в токсикологии. Она была торговкой нарядами с двенадцатого года революции по тысяча восемьсот десятый год. Дважды сидела в тюрьме, в тысяча восемьсот двенадцатом и тысяча восемьсот шестнадцатом годах, за развращение малолетних… Вы тогда привлекались по делу о подлоге, вам пришлось уйти из банкирской конторы, куда ваша тетушка устроила вас в качестве служащего благодаря вашему образованию и покровительству, оказанному вашей тетушке лицами, которым она поставляла жертвы для их распутства… Все это отнюдь не похоже на величие герцогов д’Оссуна… Упорствуете ли вы в вашем запирательстве?

Жак Коллен слушал господина Камюзо, вспоминая свое счастливое детство и коллеж Оратории, где он учился; его задумчивое лицо, казалось, выражало искреннее недоумение. И как ни изощрялся господин Камюзо в искусстве допроса, ни один мускул не дрогнул на этом невозмутимом, спокойном лице.

— Если вы точно записали объяснения, данные мною вначале, вы можете их перечесть, — отвечал Жак Коллен. — Мне нечего больше сказать… Я не бывал у куртизанки, как же я могу знать, кто у нее служил кухаркой? Мне совершенно чужды особы, о которых вы говорите.

— Ну что ж! Вопреки вашему запирательству приступим к очным ставкам, и, как знать, не собьют ли они с вас вашу самоуверенность?

— Человек, однажды стоявший под расстрелом, готов ко всему, — кротко отвечал Жак Коллен.

Камюзо опять уткнулся в бумаги, изъятые при аресте, и ожидал возвращения начальника тайной полиции. Тот оказался весьма проворным: допрос начался около одиннадцати часов, а когда часы показывали половину двенадцатого, появился пристав и шепотом доложил следователю, что Биби-Люпен прибыл.

— Пусть войдет! — отвечал господин Камюзо.

Биби-Люпен вошел, но, против всяких ожиданий, не вскричал: «Это, конечно, он!..» — а остановился удивленный. Он не узнавал своего клиента в этом человеке с лицом, изрытым оспой. Колебание агента озадачило следователя.

— Рост его, дородность его, — сказал Биби-Люпен. — Эге! Да это ты, Жак Коллен! — продолжал он, вглядываясь в его глаза, форму лба, ушей… — Есть в тебе то, чего нельзя переиначить… Конечно, это он, господин Камюзо… У Жака Коллена на левой руке должен быть шрам от ножевой раны; прикажите ему скинуть сюртук, вы увидите…

Жак Коллен был принужден снова снять сюртук. Биби-Люпен засучил рукав его сорочки и показал пресловутый шрам.

— Это след пули, — отвечал дон Карлос Эррера, — вот еще множество таких же шрамов.

— Ну конечно, и голос его! — вскричал Биби-Люпен.

— Ваша уверенность, — сказал следователь, — может быть принята к сведению, но это не доказательство.

— Знаю, — отвечал смиренно Биби-Люпен, — но я найду вам свидетелей. Одна нахлебница пансиона Боке уже здесь… — сказал он, глядя на Коллена.

Маска невозмутимого спокойствия, которую надел на себя Коллен, не выразила