набивала их карманы золотом! Они развлекались, а меня это забавляло. Ведь так приятно чувствовать себя сразу и матерью и любовницей! А ваша сестра предоставляет умирать от голода своим любимцам и не принимает к сердцу их дела. Вот Эстер, та не говорила жалостливых слов, а погубила свою душу и тело, чтобы достать ему мильон, который требовали от вашего Люсьена; из-за него-то он и попал в беду.

— Бедняжка! Она так поступила? Я люблю ее!.. — сказала Леонтина.

— А-а! Только теперь… — сказала Азия с леденящей иронией.

— Она была очень красива, но сейчас, мой ангел, ты красивее ее… а женитьба Люсьена на Клотильде окончательно расстроилась, и ничто ее не наладит, — совсем тихо сказала герцогиня Леонтине.

Эти соображения и расчет так подействовали на графиню, что она забыла о своих страданиях; она провела рукой по лбу, она вновь была молода.

— Ну, малютка, марш, и поживей!.. — сказала Азия, наблюдая это превращение и догадываясь о причине.

— Но если самое важное — помешать господину Камюзо допросить Люсьена, — сказала герцогиня де Мофриньез, — стало быть, нам надо написать ему записку, Леонтина, и пусть твой лакей отнесет ее в суд.

— Так идемте ко мне, — сказала госпожа де Серизи.

А вот что происходило в суде, покуда покровительницы Люсьена выполняли приказ, переданный Жаком Колленом.

Жандармы посадили умирающего на стул против самого окна в кабинете господина Камюзо, восседавшего в креслах перед письменным столом. Кокар с пером в руке сидел за столиком, неподалеку от следователя.

Отнюдь не лишено значения то, как расположен кабинет следователя, и, если выбор пал на эту комнату лишь случайно, следует признать, что Случай по-братски отнесся к Правосудию. Эти чиновники, подобно художникам, нуждаются в ясном и спокойном свете с северной стороны, ибо лицо преступника является для них картиной, требующей углубленного изучения. Поэтому почти все следователи ставят письменные столы так, как у Камюзо, чтобы самим сидеть спиной к окну, а стало быть, тем, кого они допрашивают, — лицом к свету. Ни один из них, на исходе шестого месяца практики, не преминет, покуда идет допрос, прикинуться человеком рассеянным и равнодушным, если глаза его не скрыты очками. Ведь благодаря внезапной перемене в лице, подмеченной именно этим способом и вызванной вопросом, заданным в упор, было раскрыто преступление, совершенное Кастеном, и как раз в то время, когда после длительного обсуждения с генеральным прокурором судья чуть было уже не вернул преступника обществу за недостаточностью улик. Эта маленькая подробность поможет людям, лишенным воображения, представить, насколько жива, увлекательна, любопытна, драматична и страшна борьба следователя по уголовным делам с подследственным, борьба без свидетелей, но всегда заносимая в протокол. Бог весть что остается на бумаге от самой бурной сцены, полной огня, но леденящей кровь, когда глаза, голос, сокращение лицевых мускулов, легкая бледность или краска в лице под влиянием чувства — все грозит гибелью, как у дикарей, подстерегающих один другого, чтобы убить. Таким образом, протокол — не более как груда пепла на пожарище.

— Ваше настоящее имя? — спросил Камюзо Жака Коллена.

— Дон Карлос Эррера, каноник толедского королевского капитула, негласный посланец его величества Фердинанда Седьмого.

Тут следует заметить, что Жак Коллен говорил по-французски не лучше испанской коровы, его ответы больше походили на невразумительное мычание, поэтому следователю приходилось то и дело его переспрашивать. Германизмы господина Нусингена и так уже чересчур испещрили наши Сцены, чтобы вводить в них новые фразы, трудные для чтения и замедляющие действие.

— Документы, удостоверяющие ваши звания, на которые вы ссылаетесь, при вас? — спросил судья.

— Да, сударь, паспорт, письмо его католического величества, подтверждающие мои полномочия… Наконец, вы можете сейчас же послать в испанское посольство записку, которую я напишу при вас, и обо мне будут ходатайствовать. Затем, если требуются другие доказательства, я напишу его высокопреосвященству, духовнику французского короля, и он не замедлит прислать сюда своего личного секретаря.

— Вы по-прежнему утверждаете, что близки к смерти? — спросил Камюзо. — Но если бы вы действительно испытывали страдания, на которые жалуетесь с момента вашего ареста, вы давно уже должны были бы умереть, — прибавил он с иронией.

— Вы возбуждаете тяжбу против мужества невиновного и крепости его организма! — кротко отвечал подследственный.

— Кокар, позвоните! Прикажите вызвать врача Консьержери и больничного служителя. Нам придется снять с вас сюртук и удостоверить наличие клейма на вашем плече… — продолжал Камюзо.

— Ваша воля, сударь.

Подследственный спросил, не будет ли судья столь добр и не объяснит ли он, что это за клеймо и зачем его искать на плече? Следователь ожидал этого вопроса.

— Вас подозревают в том, что вы Жак Коллен, беглый каторжник, который в дерзости своей ни перед чем не останавливается, даже перед кощунством… — резко сказал судья, погружая взгляд в глаза подследственного.

Жак Коллен не дрогнул, не изменился в лице; он был невозмутим по-прежнему и с наивным любопытством глядел на Камюзо.

— Я! Каторжник?.. Орден, к которому я принадлежу, и Бог да простят вам, сударь, подобное заблуждение! Скажите, что я должен сделать, чтобы вы не упорствовали в столь тяжком оскорблении международного права, Церкви и короля, моего повелителя?

Судья, не ответив на вопрос, объяснил подследственному, что если тот когда-либо подвергался клеймению, к чему закон приговаривает осужденных на каторжные работы, то при ударе по его плечу на нем тотчас же выступят буквы.

— Ах, сударь! — сказал Жак Коллен. — Как это было бы дурно, если б моя преданность делу короля обратилась в мою гибель!

— Что вы хотите этим сказать? — спросил судья. — Объяснитесь. Именно для того вы здесь и находитесь.

— Так вот, сударь, у меня на спине должно быть немало шрамов. Я был расстрелян в спину конституционалистами как изменник родины, хотя хранил верность моему королю. Они бросили меня, решив, что я мертв.

— Вас расстреляли, и вы живы?.. — сказал Камюзо.

— Я неплохо ладил с солдатами, которым благочестивые люди передали немного денег, и они поставили меня на таком расстоянии, что пули попадали в меня на излете. Солдаты стреляли в спину. Достоверность этого может засвидетельствовать его превосходительство посланник.

«Не человек, а дьявол; у него на все есть ответ. Тем лучше, впрочем», — подумал Камюзо, который напускал на себя суровость лишь в угоду правосудию и полиции.

— Как мог человек вашего звания, — сказал следователь, обращаясь к каторжнику, — оказаться у любовницы барона Нусингена? И какой любовницы! Бывшей девки!..

— Именно поэтому, сударь, меня и застали в доме куртизанки, — отвечал Жак Коллен. — Но прежде чем объяснить, что привело меня в ее дом, я должен заметить следующее: не успел я подняться на первую ступеньку лестницы, как вдруг начался