полной скромности. Я никогда никого не выдала, и невесть сколько важных дам доверяли мне свои бриллианты на целый месяц, получив от меня взамен фальшивые уборы точь-в-точь как настоящие…

— У вас есть другое имя? — спросила герцогиня, улыбнувшись при воспоминании, оживленном в ней этим ответом.

— Да, госпожа герцогиня, я именуюсь госпожой Сент-Эстев в особо важных случаях, а в торговых делах меня знают как госпожу Нуррисон.

— Хорошо, хорошо… — живо отвечала герцогиня, меняя тон.

— Я могу, — продолжала Азия, — быть очень полезной, ведь нам известны тайны мужей так же хорошо, как и тайны жен. Я делала большие дела с господином де Марсе, которого госпожа герцогиня должна…

— Довольно! Довольно!.. — вскричала герцогиня. — Займемся Люсьеном.

— Ежели госпожа герцогиня пожелает его спасти, пусть не тратит времени на переодевание, да к тому же нельзя, госпожа герцогиня, быть прекраснее, чем вы сейчас! Вы чертовски красивы, помяните слово старухи! Только, сударыня, не приказывайте закладывать карету, а садитесь-ка со мной в фиакр… Поедем к госпоже де Серизи, ежели вы хотите, чтобы не случилось несчастья похуже смерти этого херувима…

— Ну хорошо! Я поеду с вами, — сказала герцогиня после минутного колебания. — Вдвоем мы сумеем подбодрить Леонтину…

Несмотря на расторопность, поистине дьявольскую, этой Дорины от каторги, пробило уже два часа, когда она входила с герцогиней де Мофриньез к госпоже де Серизи, жившей на улице Шоссе-д’Антен. Но тут благодаря герцогине они не потеряли ни секунды. Обе были тотчас же приглашены к графине, которую застали лежащей на кушетке в швейцарском домике, среди сада, напоенного благоуханием самых редких цветов.

— Отлично, — сказала Азия, оглядываясь, — тут нас никто не услышит.

— Ах, дорогая моя! Я умираю!.. Скажи, Диана, что тебе удалось сделать?.. — вскричала графиня, вскакивая, как лань, и, схватив герцогиню за плечи, залилась слезами.

— Полно, Леонтина, бывают обстоятельства, при которых женщины, подобные нам, должны действовать, а не плакать, — сказала герцогиня, усаживая графиню подле себя на кушетку.

Азия изучала эту графиню взглядом, присущим старым распутницам и проникающим в женскую душу с быстротою хирургического ножа, который вонзается в рану. Подруга Жака Коллена признала тут проявление чувства, редчайшего у светских женщин, — непритворного горя!.. Горя, оставляющего неизгладимые борозды на лице и в сердце. Ни тени кокетства не было в одежде! Графиня насчитывала тогда уже сорок пять весен, и ее смятый пеньюар из набивного муслина приоткрывал грудь, не стянутую лифом!.. Глаза, обведенные темными кругами, щеки, все в красных пятнах, свидетельствовали о горьких слезах… Пеньюар не был подвязан поясом. Кружева нижней юбки и сорочки измяты. Волосы, собранные под кружевным чепцом, не были тронуты гребнем уже целые сутки; короткая тонкая косичка и жидкие пряди развившихся локонов обнаруживали себя во всем своем убожестве. Леонтина забыла надеть фальшивые косы.

— Вы любите впервые в жизни… — наставительно сказала ей Азия.

Тут только Леонтина заметила Азию.

— Кто это, дорогая Диана? — испуганно спросила она герцогиню де Мофриньез.

— Кого же я могла к тебе привести, как не женщину, преданную Люсьену и готовую служить нам?

Азия угадала истину. Госпожа де Серизи, слывшая одной из самых легкомысленных светских женщин, десять лет питала привязанность к маркизу д’Эглемону. После отъезда маркиза в колонии она увлеклась Люсьеном и отбила его у герцогини де Мофриньез, не зная, впрочем, как и весь Париж, о любви Люсьена к Эстер. В высшем свете установленная привязанность вредит больше, чем десять любовных приключений, сохраненных в тайне, а тем более две привязанности. Однако историк, коль скоро никто не спрашивал отчета у госпожи де Серизи, не может поручиться за ее добродетель, дважды утраченную. Она была блондинка среднего роста, сохранившаяся, как сохраняются все блондинки, короче говоря, на вид лет тридцати, хрупкая, но отнюдь не худая, с белоснежной кожей и пепельными волосами, руки, ноги, стан у нее были аристократически тонкие; острая на язык, как все Ронкероли, а следовательно, ненавистница женщин, она была добра к мужчинам. Большое личное состояние, высокое положение мужа, положение брата, маркиза де Ронкероля, охраняли ее от треволнений, неминуемых в жизни любой другой женщины. У нее было одно большое достоинство: она не скрывала своего распутства, откровенно подражая нравам времен Регентства. И вот, в сорок два года, эта женщина, до той поры забавлявшаяся мужчинами, как игрушкой, ради которой, как ни удивительно, она поступалась многим, хотя и не видела в любви ничего, кроме жертв, приносимых из желания властвовать над мужчинами, однажды встретив Люсьена, влюбилась в него без памяти с первого же взгляда, как Нусинген в Эстер. Она полюбила, как сказала ей Азия, первой любовью. Возвраты молодости у парижанок, у знатных дам, встречаются чаще, чем принято думать, и в этом причина необъяснимых падений добродетельных женщин именно в ту пору, когда они достигают пристани сорокалетия. Герцогиня де Мофриньез была единственной наперсницей этой страшной и всепоглощающей страсти, бросавшей Леонтину от младенческих радостей первой любви к чудовищным излишествам сладострастия, лишь разжигая ее неутолимые желания.

Любовь настоящая, как известно, беспощадна. После встречи с Эстер последовала одна из тех бурных сцен разрыва, когда разъяренная женщина способна на убийство; затем наступил период унизительных уступок, столь сладостных для искренней любви. Вот почему графиня уже целый месяц тосковала о Люсьене и была готова за неделю счастья с ним отдать десять лет жизни. Наконец, в непреодолимом порыве нежности к нему она примирилась с соперничеством Эстер; и вдруг прозвучало, как труба Страшного суда, известие об аресте возлюбленного. Графиня чуть было не умерла, муж бодрствовал у ее постели, чтобы никто не услышал признаний, которые срывались у нее в бреду; и вот уже сутки она жила с кинжалом в сердце. В горячечном состоянии она говорила мужу: «Освободи Люсьена, и я буду жить только ради одного тебя!»

— Не время теперь делать томные глазки, точно издыхающая коза, как правильно сказала госпожа герцогиня, — вскричала страшная Азия, схватив графиню за руку. — Желаете его спасти? Так не теряйте ни минуты. Он невиновен. Не сойти мне с этого места!..

— Да, да! Не правда ли?.. — воскликнула графиня, доверчиво взглянув на ужасную женщину.

— Но, — продолжала Азия, — вздумай только господин Камюзо допрашивать с пристрастием, он в два счета сделает из него преступника; и если в вашей власти попасть в Консьержери и поговорить с малышом, так поезжайте туда сию секунду и отдайте ему вот эту бумажку… Ручаюсь, завтра же он будет свободен!.. Вытягивайте его оттуда, раз вы сами его туда посадили…

— Я!..

— Да, вы!.. Вы-то, знатные дамы, вечно без денег, даже когда купаетесь в мильонах. А я, когда позволяла себе роскошь иметь мальчишек, сама