будет целоваться со своей кривоногой ведьмой. Жаль, что ты не смог меня спасти. На моих глазах стоят слезы. Я глажу его по щеке на прощанье, поднимаюсь и иду к Штуковине.

Если хочешь жить круто,

Ты должен жить на крепкой, крепкой выпивке,

Крепкий, крепкий керосин!

Крепкий, крепкий керосин!

Больше никакого вина, принцесса Беатрикс. Я подпеваю:

Крепкий, крепкий керосиииииин!

Вот я уже сижу у молчащей Штуковины и смотрю на небо в поисках мыслей. Ничего не приходит на ум. Совсем ничего. Я смотрю на запястье, а потом решительно прижимаю свои браслеты к теплому бо…

иММ (августовский блиц)

дата публикации:11.08.2022

Ровер» темно-синий, (или он вишневый?..), синие подошвы (упс, эт не оттудь). Что осталось? Город. Спит последним звуком, и бежит слезами,  в «Силуэтах» муть.. Что осталось? Голод, и опухли губы, и уходишь в двери,  и Ланкома чудь.. Вскрикну грустной чайкой! Отравили чакру, виски и самбукой,  паленою чуть.  Брошусь я вслед взглядом — кимоно на пяльцах, кружева на пальцах,  тАнго и эфир. Время стало ферзем, время стало танцем, Чио сан кружится, в флере немоты. Если бы не ройбуш, мятный мутный ройбуш, лунго-арабьятный — ты б во мне был жив.. Описать словами, как, моргнув огнями, «Ровер» мой в кувете, милый мой лежит?

Завтрак у Тиффани

дата публикации:16.08.2022

Идти было совсем близко. Олька звякнула ключами кольцом на указательном пальце хлопнула дверью и пошлепала вниз. Десять окрашенных коричневой краской ступенек, поворот, потом две, сиамскими близнецами лепившиеся к основному пролету, площадка между этажами, а потом еще десять вниз.

Утренний свет падал через открытую подъездную дверь. От вчерашнего дождя осталось пара луж, медленно умирающих на сухой земле. Еще немного и они тоже исчезнут. Впитаются в грязную почву, оставив темные пятна. На пороге умывался Кися Пися, презрительно оглядевший спустившуюся Ольку.

— Кис-кис, — позвала та. В ответ кот развернулся и мелькнув розовым колбасным пятном под хвостом исчез в кустах.

Первый этаж, темная дверь, затянутая старым дерматином. Хозяйкина. Сегодня надо было платить за квартиру. Те самые отложенные пятнадцать тысяч — удивительно мизерную по меркам Москвы цену. Пятнадцать тысяч — один шанс из миллиона. Вся Олькина жизнь состояла из шансов. И эти деньги, неизвестно по каким соображениям назначенные Аллой Матвеевной, были одним из них. Одной из ничтожно малых вероятностей, которые позволяли нерасторопной Ольке сводить концы с концами. Может быть, в этом и была заключена ее удача? Хотя Димочка, снимавший у старушки квартиру напротив, тоже платил пятнадцать. В этом было не разобраться.

При всей этой радости, единственным условием было вносить платеж строго в оговоренные сроки ни раньше, ни позже. Сама хозяйка — седая, сухощавая, большими серыми совсем не старыми глазами, тонким носом с горбинкой — мелкими штрихами, оставшимися от былой красоты, казалась ей странной. Ладно позже, но почему нельзя раньше? Спросить у Аллы Матвеевны Олька стеснялась.

Про ту ходили разные слухи. В основном передаваемые черными риэлтерами тихим шепотом друг другу. Дом, который в запутанной географии Замоскворечья числился номером сорок один в малом Строченовском проезде, был для них лакомым куском и проклятым местом одновременно.

В конце девяностых два отчаянных брата Колбая долго уговаривали Аллу Матвеевну перебраться в специально купленный для нее домик во Владимирской области. И в один из морозных солнечных дней даже заехали за ней, чтобы отвезти, по новому месту жительства. Старший Мамука галантно открыл дверь машины, а младший — Карл продемонстрировал пачку купюр: подъемные для обустройства на новом месте. Домой Алла Матвеевна вернулась к вечеру, а братья пропали.

Случайные грибники нашли их только через пять лет. В черепе у каждого, в том месте, где у живого человека располагается затылок, было круглое отверстие, подходящее под калибр семь шестьдесят две. Пуля, чудом обнаруженная в стволе дерева, росшего перед машиной, не показала ровным счетом ничего. Кроме того факта, что была выпушена из пистолета Тульский Токарев, закрепленного за запасником музея Революции еще в восьмидесятые. Обчищенные насухо братья, чинно сидевшие в автомобиле марки Ауди, доставили двухмесячный геморрой местной следственной группе, метавшейся от одной версии к другой, пока дело не было благополучно закрыто за давностью и невыясненным виновником.

Следующим номером шел авторитетный Володя Жабенков по прозвищу Жаба Клава. Которого привлекли три квартиры в центре города у сухой восьмидесятилетней старушки. В системе ценностей Жаба Клавы три квартиры в центре были высшей степенью несправедливости и непременно должны были быть отняты и проданы. Старательно обставляющий дела, тот прибыл с карманным нотариусом. Суетливым юношей с прорехами в потной шевелюре.

Это дело стало для него колом на несколько недель. Он приезжал, угощался домашним вином, которое лукавая старуха готовила из забродившего вишневого варенья, водопроводной воды и водки, мучился животом, но ничего не мог добиться. На все мольбы и уговоры Алла Матвеевна обещала подумать об этом завтра. Подумать об этом завтра — было чем-то смутно знакомым. Володя зверел, плакал, умолял, но это завтра для него никак не наступало.

— Старая падла, — возмущался Володя паркуясь у знакомого переулка, к горлу подступала тошнота, а желудок недовольно сжимался.

Решив, наконец, поставить последнюю точку в старушачьей проблеме Жаба Клава, прибыл с собственным инструментом, решавшим все сложные вопросы: молотком, мотком бельевой веревки и стартовым пистолетом, переделанным под боевые патроны. Войдя в квартиру, он неосторожно выпил предложенное вино, в которое хозяйка добавила секретные капельки и тут же безвольно осел на табуретке в