время одно крыло наступающих зашло пушкарям в тыл; не обращая внимания на выстрелы из пушек, не считаясь с потерями, повстанцы скоро овладели бугром, на котором стояли пушки.

Но вдруг затрещали ружейные выстрелы. То один, то другой из батыров валился с коня. А выстрелы не умолкали. Тревога стиснула сердце Бекназар-батыра. Снова стреляют! Неужели у них русские ружья? Бекназар старался высмотреть, откуда ведется обстрел, но поначалу ему это не удалось. Бекназар почти что лёг на гриву коня и, соблюдая всяческую осторожность, двинулся вдоль камышовых зарослей. Пуля просвистела возле самого виска; Бекназар успел заметить в камышах дымок от выстрела. Теперь он знал, где засели стрелки.

— Момун! Момун! — зычно окликнул он.

Момун-саркер вырос перед ним как из-под земли.

— Я здесь, батыр-ага…

— Они ведут обстрел из русских винтовок. Гляди вон туда, в камыши…

Момун-саркер не стал медлить. Молча ударил он ногами в бока своего аргамака, а следом за саркером ринулись пять его сотен.

Ордынские мергены носили с собой набитые хлопком кожаные мешки. Во время стрельбы на них клали ружье или же прикрывались ими от выстрелов: хлопок, ежели попадет в него пуля, смягчал силу удара настолько, что пуля не причиняла мергену вреда.

Момун со своими сотнями взял мергенов в кольцо. Началась рукопашная схватка. Момун настиг сарбаза с большой черной бородой, который, выпучив глаза, прикрывал кожаным мешком голову. От удара Момуна мешок лопнул, хлопок вывалился. Сарбаз споткнулся, едва не упал, но все же опомнился и пустился наутек. Момун, обозленный тем, что удар его не достиг цели, бросился вдогонку. Сарбаз успел, однако, взять наизготовку ружье. Момун, уклоняясь от выстрела, припал к гриве коня. Пуля просвистела совсем близко, но это был последний в жизни сарбаза выстрел…

В беспорядочном и страшном даже для привычного уха шуме битвы Абдулазиз-ясаулбаши пристально', зорко наблюдал за всем, что происходило. Он видел нападение повстанцев на пушкарей и на вооруженных русскими винтовками стрелков; видел и то, что силы повстанцев разделились натрое. Пушечных выстрелов больше не было. Повстанцы, предводительствуемые богатырем на золотисто-чубаром коне, наседали яростно и упорно.

Абдулазиз-ясаулбаши отдал приказ об окружении и послал джигита к Султанмурат-беку. Пробившись сквозь кромешную сумятицу сражения, джигит добрался до того места, где укрыты были резервные силы, обшарил заросшее камышом болото, но никого не нашел. Никто не отозвался на его крики. Султанмурат-бек, издали наблюдавший за битвой, тысячу раз прощался со своей душой от страха и, едва завидев отряд Уали-саркера, вытянул плетью коня и был таков.

Абдулазиз-ясаулбаши тем временем ждал подмоги, то и дело оборачиваясь в ту сторону, откуда она должна была прийти. Но вот, обернувшись в очередной раз, он увидел, что и оттуда наступают повстанцы…

До вечера бились враги, забыв о жалости и пощаде, рубились до той поры, как пал Абдулазиз-ясаулбаши.

Кровью своей обильно полили люди иссушенную летним зноем землю. Истоптаны были поля и бахчи, конские копыта скользили по раздавленным арбузам и дыням, сок которых смешался с кровью. Тяжелый дух шел от темной земли…

Наутро прибыл к Исхаку гонец с известием о победе. Исхак, сидя верхом на коне, склонился к гонцу и обнял его, тем самым как бы наградив его по обычаю за радостное известие. Обнял и поцеловал. Гонец же отвязал притороченную к седлу торбу, сквозь которую проступала темная влага, раскрыл ее и показал Исхаку. Исхак отпрянул.

— Чья это голова?

Джигит перевернул торбу, и окровавленная голова упала наземь.

— Господин! Это вам подарок от воинов.

Абдылла-бек пригляделся.

— Это хороший подарок, повелитель! — сказал он. — Голова Абдулазиза-ясаулбаши. Теперь орде конец! Этот человек был последним в орде хорошим военачальником. Все! Теперь больше некому преградить нам путь.

Весть о поражении обрушилась на Насриддин-хана. Только кальян да мусаллас приносили ему успокоение, и хан попеременно прибегал то к одному, то к другому.

Уже к вечеру появился на пороге эшик-ага.

— Повелитель… его высочество Султанмурат-бек.

Насриддин-хан упоенно, до слез, тянул кальян; хан размяк душой, забыл о земных горестях и тревогах, ничто не беспокоило его. Бездумно улыбаясь, он поднял брови и слегка кивнул: "Впусти".

Эшик-ага, пятясь, удалился и тотчас вернулся с Султанмуратом. Бек осунулся, исхудал, борода торчала клочьями. Рот его был полуоткрыт, и оттого Султанмурат чем-то напоминал изнывающую от жажды ворону. Он явно страшился гнева хана — своего младшего брата. Робко отдав обычный поклон, Султанмурат дрожащим голосом произнес приветствие. Насриддин-хан поглядел на него и горестно покачал головой.

— Ну? Ангел смерти, что ли, гнался за вами?

Султанмурат-беку в этом вопросе послышалась издевка. Он заговорил, не смея поднять голову и посмотреть хану в глаза:

— Повелитель… Бог свидетель, к этим бродягам и разбойникам затесался сам дьявол. Это стая бешеных волков… Вот поэтому…

Насриддин-хан глядел на него с ненавистью. Надутый спесью дармоед! Ему ведь было приказано разгромить при помощи Абдулазиза-ясаулбаши и Галавачи-паши бродягу Исхака, схватить его и привезти во дворец. Ему под власть отданы были для этого лучшие войска. Нечего сказать, оправдал доверие! Хоть бей его теперь, хоть ругай, хоть голову сними с плеч долой — толк один. Торчит перед глазами, неповоротливая тварь! Хан горько сморщился и, нерешительно взяв в руки золотую чашечку, взболтал налитый в нее мусаллас, которого оставалось едва на донышке. Думать ни о чем не хотелось. Хан вяло махнул Султанмурат-беку рукой — садись! Усталый, перепуганный Султанмурат-бек, у которого, подгибались и дрожали ноги, тотчас сел, но при этом едва не упал, так как наступил на полу собственного халата. Сидел он молча и не поднимал глаз. Насриддин-хан на него теперь уже не смотрел. Он, кажется, забыл о нем, уйдя в свои заботы. Глотнув вина, он, должно быть, почувствовал облегчение, отвлекся. Хлопнул в ладоши. В дверях немедленно возник кланяющийся эшик-ага.

— Дутар, — приказал негромко Насриддин-хан.

Султанмурат-бек рискнул заговорить.

— Все, что происходит в мире, свершается по воле аллаха, повелитель. Однако, как говорят, береженого бог бережет, надо бы нам посоветоваться с губернатором о положении дел.

Насриддин-хан не ответил.

Султанмурат-бек продолжал:

— Хоть вы и молоды годами, вы наш глава. Наш повелитель. Если вы не захотите принять меры…

В это время эшик-ага ввел низкорослого черноусого джигита с блестящими глазами. Джигит прижимал к себе дутар. Поклонившись низко, он поздоровался, на что хан ответствовал кивком головы. Молча показал джигиту, где ему сесть. Султанмурат-бек, прерванный на полуслове, смотрел на все это со злостью.

— Сыграй-ка, друг! — прикрыв глаза и слегка покачиваясь, велел Насриддин-хан, и на лице у него появилось выражение ласковое и мягкое.

Дутарчи начал играть — сначала робко, а потом все