немец. – Распустили тут этих бандитов, а теперь лезете с глупыми вопросами!

Дзорда нахмурился, он и так недолюбливал немцев, и только служба заставляла его с ними сотрудничать в деле разгрома партизанской бригады. А тут какой-то хилый шваб с тонкой шеей набирается наглости кричать на него, капитана.

– Нечего было совать ему в рот кляп! – пытаясь задеть немца, однако миролюбивым тоном заметил Дзорда.

– Он же орал, ругался! Он мою мать обозвал! – выкрикнул Фриц и злобно уставился на начальника полиции. – Все вы тут одна… – он так и не рискнул обругать грязно полицию.

– Вы осторожнее на поворотах, – предупредил Дзорда. – Не забывайте, здесь наша тюрьма, а не берлинское гестапо, – подчеркнул он слово «наша», давая понять немцу, что здесь даже в полиции нет особой любви к Германии. – Солдаты слышат, некоторые из них понимают по-немецки.

– Завтра я отыграюсь на нем! – прорычал Фриц.

– Нет, шарфюрер! Завтра его буду допрашивать я. Ваши методы не всегда годятся. Если он мне назовет двух своих сообщников, которые напали на поезд, я доберусь до всего подполья. Это особый тип, такие от боли не рассказывают. Вы его пытали, а он даже имени и национальности не назвал.

– Хорошо! Вы отдадите мне русских, а этого берите себе, – внезапно согласился немец. – К приезду гауптштурмфюрера я должен что-то иметь.

– Почему вы? У нас же общее дело. Только хочу вам сказать, этот человек стоит многого. Я могу только предполагать, кто он, потому что я с ним уже встречался…

* * *

Дзорда в черном, на манер немецкой, гестаповской форме, с небольшим кожаным чемоданом, перетянутым двойными ремнями, поднялся в вагон первого класса. Следом вошел, будто копия Дзорды, но чином пониже, оберштурмфюрер с таким же светло-коричневым чемоданом и полевой сумкой, на удивление бледнолицый, даже брови белые, и одинакового роста с гауптштурмфюрером. Они прошли по вагону, и Дзорда распахнул дверь купе. На мягком диване сидел немец в эсесовской форме в чине оберштурмфюрера. На груди красовались две награды: железный крест первой степени и большой испанский орден за участие в войне против Республики в 1937 году. На столе стояла початая бутылка французского коньяка. Марку Дзорда не рассмотрел. Его глаза встретились с острым настороженным взглядом эсесовца, который буквально пронзил начальника полиции. Ему стало не по себе, мурашки поползли по спине. «Этот, видно, убивал столько, что каждый для него новый человек – как потенциальный покойник», – подумал с чувством внезапно возникшей опасности Дзорда.

В руке немец держал «Беобахтер», которую только что читал, и начальник полиции заметил, что газета открыта на светской хронике.

– Господин оберштурмфюрер, вы не будете возражать, если мы займем здесь места? На несколько часов!

– Вы мне сделаете честь, господин гауптштурмфюрер! – ответил немец, растянув губы в искусственной улыбке. – Вы словак?

– Да! Ваш союзник. Общее дело, общие идеи!

– Вы неплохо говорите по-немецки. Учились в Саксонии?

– Как вы угадали? – польщенный похвалой, спросил Дзорда.

– Я сам баварец и занимался в университете филологией. Вас выдают ударения. Я рад, что компанию мне составит человек, живший в Германии. А ваш спутник?

– Он не говорит по-немецки. Зато верно служит Германии! – высокопарно подчеркнул начальник полиции.

– Прекрасно! Я говорю по-словацки, и мы можем перейти на ваш родной язык, – предложил немец. – Позвольте представиться: Гельмут Сарвич! – немец привстал и слегка поклонился. Дзорда сразу уловил запах французского одеколона, идущий от зачесанных на пробор темных волос немца. – Спецслужба!

– Леон Дзорда! Начальник окружной полиции. Местное гестапо! Миколаш Грановик, специалист в своей области, – представил белесого спутника Дзорда.

– Господа, по рюмке коньяку? – предложил немец и достал из саквояжа два стаканчика.

Белобрысый, довольный, что при нем перестали говорить по-немецки, открыл свой чемодан, вытащил бутылку сливовицы и плитку шоколада.

Они выпили за здоровье фюрера, за здоровье друг друга, потом за семью, снова за фюрера, и хмель стал давать себя знать. Белобрысый пытался рассказывать какой-то анекдот про мужчину, который пришел домой в женском трико, но дотянуть до конца рассказ не мог. Дзорда только заметил, что немец подливает им коньяк, а сам пьет довольно мало, но отнес это к тому, что они скрасили его одиночество.

– Этот орден вы получили в Испании? – поинтересовался белобрысый, уже основательно нагрузившись вином.

– Да! За Барселону. А крест я заслужил в Бельгии!

– Вы не представляете себе, господин Сарвич, как трудно работать в Словакии, – стал жаловаться Дзорда. – Народ у нас хитрый и мстительный. Они делают вид, что сотрудничают с нами, но при удобном случае воткнут нож в спину. Они не простят нам, что верой и правдой служим славному фюреру.

– Хайль Гитлер! – воскликнул немец и вскинул в приветствии руку.

Белобрысый вскочил, крикнул «хайль» и упал на мягкие подушки.

– Вы только посмотрите, – продолжал Дзорда. – Если я поймаю вот этого типа, – он сунул под нос немцу газету с фотографией какого-то человека. Оттуда смотрело расплывчатое лицо мужчины неопределенного возраста с черными широкими бровями, прямым носом и ямочкой на подбородке. Внизу – подпись: «Разыскивается важный государственный преступник. Предположительно, по национальности словак, но может быть и болгарином, и русским. Свободно говорит на нескольких языках. Рост метр девяносто, широкие плечи. При задержании соблюдать осторожность. Награда за поимку или донесение – сто тысяч крон».

– И чего же такого натворил этот парень? – покачивая отяжелевшей головой, спросил немец.

– Напал на поезд, убил жандармов, вырвал из моих рук русских бандитов. Но я поймаю его, не будь я Дзорда! Сейчас он в Михаловцах, сообщил мой человек. Я возьму его тепленького.

– У всех трудная работа, но мы служим фюреру и Великой Германии! – сказал торжественно Сарвич. – Выпьем за великого фюрера! – он взял свой стаканчик, поднял и добавил: – Прозит! – выпил и тяжело поднялся. – Господа, мне пора!

Дзорда достал блокнот, черкнул несколько слов и вырвал листок.

– Будете в Михаловце или Кошице – запросто ко мне! – Он крепко пожал руку немцу, и они расстались…

* * *

Саблин медленно и долго приходил в сознание. Свет то падал ему в глаза из решетчатого окна, то снова наступал мрак. Наконец сознание вернулось, но в голове стоял нестерпимый гул, перед глазами возникали и расплывались разъяренные лица следователя с белесыми бровями и эсесовца. Вероятно, тех, кто пытал его, жег кожу, выворачивал руки и зверски бил резиновой палкой то по голове, то по ногам. Филипп не помнил их лица, они оставались во мраке. И только злорадный оскал белобрысого с бесцветными бровями часто возникал перед его взором.

Стены отчетливо проступили, он увидел тусклую лампочку под потолком, решетку на окнах, и вернулась боль. Саблин шевельнул рукой, и иголки впились в плечо. Все тело задрожало в напряжении, но он пересилил себя и повернулся