на бок. Во рту почувствовал привкус соли, выплюнул кровавую слюну вместе с обломком зуба. Филипп поджал к животу ноги, уперся руками, головой в пол, попытался встать, но сил не хватило, и он со стоном повалился на пол. Загремел засов, дверь отворилась, в камеру просунулась голова словацкого охранника.

– Братишка, ты живой? – тихо спросил он участливо. – На, подкрепись! – к голове упал круг копченой колбасы. Он лежал рядом, запах щекотал ноздри. Филипп протянул руку и взял колбасу. Ему хотелось сразу же вцепиться в нее зубами. Он только сейчас почувствовал острый голод и понял, что уже давно находится в тюрьме. Саблин с трудом раздвинул челюсти и сунул в рот мясо. Челюсти свело от боли, разбитый рот не повиновался. Он положил колбасу на пол и закрыл глаза, чтобы не видеть ее, хотя аппетитный запах копчености доводил его до исступления. Солдат снова вернулся.

– Ешь, братишка, ешь, тебе еще надо много сил.

– Не могу! – с трудом выдавил из себя Саблин.

Солдат вошел в камеру и склонился над Филиппом. Он осмотрел его рот, потрогал распухшую скулу.

– Худо дело! – промолвил он наконец озабоченно и ушел из камеры. Вскоре он вернулся, с ним вместе пришел еще один солдат. Тот без церемонии раздвинул челюсти Филиппу и, не обращая внимания на его стон, осмотрел рот. Из кармана вытащил флакон и кусок ваты, обильно полил спиртом и сунул Саблину в рот. Все обожгло огнем, боль стала еще нестерпимей, и он глухо замычал, мотая головой.

– Терпи, друже, терпи, боль пройдет и заживет все. Дай ему сливовицы и побольше, пусть заснет, – сказал он охраннику. Солдат вытащил откуда-то бутылку и, откупорив ее, опрокинул в рот Саблину. Водка снова обожгла рот. Филипп сделал несколько глотков и поперхнулся, вдруг почувствовав, как по телу стало разливаться тепло. Все вокруг обрело четкие формы, он даже разглядел темные угри на носу словацкого фельдшера.

– Вроде легче, – произнес он довольно внятно, испытывая адское жжение во рту.

Солдат засмеялся, фельдшер улыбнулся и кивнул головой. Они приподняли Саблина и посадили его спиной к стене. Охранник погладил по голове Филиппа и сказал с улыбкой:

– Известны случаи, когда после сливовицы воскресали мертвые. Конечно, отделали тебя знатно. Тут большие специалисты работают. За что тебя так?

– Думаю, по ошибке. Все требуют сказать, что я какой-то поезд ограбил и жандармов убил. Похож на кого-то. Я курицу резать боюсь, а тут убивать…

Весь день Филиппа не вызывали на допрос, и он радовался, что набирается сил, хотя не строил иллюзий по поводу своего будущего и поэтому готовился к новым истязаниям. Он уже достаточно окреп и даже ходил по камере. Время от времени открывалось окошко в двери, показывалось лицо незнакомого солдата, и в камеру падал круг копченой колбасы. Филипп не мог еще есть. Он растирал пальцами твердое копченое мясо и, почти не жуя, глотал его. Под вечер пришел знакомый солдат и принес кружку чая.

– Набирайся сил, скоро пойдешь на допрос, приехал шеф окружной полиции, гестапо, господин Дзорда. Сволочь изрядная! И хитрый, как лиса! Опасайся его!

«Значит, судьба распорядилась так, что все же мы встретимся, господин Дзорда, – подумал Саблин. – Узнает он меня или нет? Вряд ли: глаз заплыл, губы как у верблюда. Да и встреча была за коньяком. Лучше бы он меня не узнал. Цена мне меньше. Вопросов меньше. Он ищет подполье, это ясно. Засада в доме, чуть Ганку не погубил. Почему же он все-таки решил захватить меня живым? Неужели надеялся выжать информацию и перевербовать? Но решение ему пришло в голову экспромтом. Если он меня узнает, он меня немцам не отдаст. Как бы ему подыграть? Что я русский – исключено! Всеми силами отвести подозрения. Тогда кто? Работаю на англичан! Шатко, но не лишено смысла. Тогда будет оправдана и встреча в поезде. Думай, Филя! Думай, пока есть время!» – размышлял Саблин.

Но времени уже не было. Дверь резко, со скрежетом распахнулась, свет через зарешетчатое окно упал на лицо человека в черной форме, появившегося на пороге, и Саблин мгновенно узнал его, шефа окружного гестапо, начальника полиции, гауптштурмфюрера Дзорду. Только теперь он уже носил другие погоны, штурмбанфюрера.

Он шагнул в камеру и, прищурив глаза, осмотрел ее. Взгляд упал на гору колбасы. Дзорда изменился в лице, оно перекосилось от ярости, его даже, как показалось Саблину, затрясло от злости.

– Кто позволил? Убрать немедленно! Расстреляю! – взвизгнул он и затопал ногами. Начальник тюрьмы, пожилой человек в мешкообразной форме с погонами капитана, толкнул солдата, и тот бросился собирать круги колбасы. Он нанизывал их один за другим на руку, и едва заметная улыбка кривила его губы. Утром он был одним из первых, кто бросил узнику колбасу.

Протиснувшись между узким проемом двери и белобрысым, остано– вивившимся позади начальника на пороге камеры, солдат выскользнул в коридор.

Дзорда подошел вплотную к сидевшему на полу Саблину, поднял его голову за подбородок и поглядел в заплывшее от побоев лицо.

– Черт знает что! – проворчал он и повернулся к белобрысому. – Грановик, Миколашик дорогой, – мягко воркуя, обратился он к белобрысому, – вглядись, это же наш знакомый, оберштурмфюрер Гельмут Сарвич. Не узнаешь? Встань, скотина! – зарычал Дзорда и пнул Саблина ногой в бок.

Филипп поморщился от боли, там хватало болезненных синяков и без полицейского пинка. Тяжело, с трудом поворачиваясь, Саблин стал подниматься. Начальник тюрьмы подхватил его под мышки, пытаясь помочь встать на ноги, но Дзорда схватил его за плечо и молча отстранил. Наконец Филипп встал и распрямился, вглядываясь одним глазом в лицо Дзорды. «А он, оказывается, курносый!» – не к месту пришла дурацкая мысль, и Филипп едва заметно улыбнулся, если это можно было назвать улыбкой, когда на лице появилась гримаса. Дзорда понял это как то, что арестованный страдает от боли. Пока Филипп поднимался, едва заметно уловимый запах французского одеколона, словно тонкая жировая пленка на воде, расползся по камере. И лишь Дзорда смог уловить этот запах среди запахов крови, гнили, йода, копченостей, пота, мочи и чего-то еще, что вместе создавало тяжелую одуряющую атмосферу тюремной камеры.

Белобрысый подошел вплотную и уставился совиными глазами с белой опушкой бровей на Филиппа. Потом отошел, еще раз оглядел его с головы до ног, пожевал губами и неуверенно качнул головой:

– По-моему, не он, – высказался он с сомнением. – Тот был выше и шире в плечах.

– Ты смотри внимательно! – разозлился шеф полиции.

– Если бы ему оба глаза и губы поровней, – опять засомневался белобрысый. – Ростом тот повыше.

– Он же босиком! – взорвался Дзорда. А там был в сапогах! Но