Прилив. Во вчера. Списписпи. Нет тебя сейчас, нет тебя здесь. Тебя не разбудит даже грохот грома, слышимый и сквозь стены кареты скорой помощи. Снаружи бушует гроза – ливень, молнии, ветер; вы несетесь сквозь тьму в колонне безвестных машин; ночь позади вас, ночь впереди вас. А ты, Пуньо, ты – живешь в минувших днях, в минутах, насквозь пронзивших мысли, в звуках, родившихся до того, как ты их услышал, в ощущениях, которые ты ни тогда понимал, ни теперь. Там безопасно. Там тебе ничто не угрожает: все свершившееся, а следовательно, неизменное, замороженное в вечности. Вот и Хуан, уже совершенно неопасен; он столько раз избивал тебя, резал этим своим ножиком, унижал перед всеми, и это ты помнишь, – но он больше никогда не сделает этого, он в прошлом и не дотянется до тебя. Здесь тебе знакомо каждое место, каждое время. Это твоя вотчина. Территория.

Вкус смерти

– Это наша территория, – сказал в тот день Хуан. Его насмешливо освистали. Начался ритуал. Подземный переход, по которому никто никуда не переходит, прибежище городских карманников – здесь царит холод даже в летний полдень, здесь властвует тишина даже в полночь в дни карнавала, ни один полицейский не найдет тебя в нагромождении искореженных бетонных плит, нафаршированных закаленной сталью, ни один взрослый не проникнет по шипастому тоннелю в недра улиц, в полумрак подземных руин; здесь можно спокойно рассмотреть и разделить добычу. Это наша, наша территория, от владения этой малиной зависит выживание банды, отсюда два квартала до метро, три – до паперти нищих, недалеко и до квартала педофильских притонов. Из трущоб невозможно действовать напрямую, это огромные расстояния; даже когда поднимается смог, не увидишь из центра города ни бескрайних полей картонных, жестяных и глиняных лачуг, ни лесистых склонов долины, где на обдуваемых ветрами высотах обитают настоящие богачи, короли древесины, кофе, коки и нелегальных лотерей. Потому переход должен оставаться за вами. Он также позволяет вам прятаться от Эскадронов. Без перехода вы умрете от голода, вы и ваши сестры, братья и матери. Потому что нищие уже угрожали вам смертью, а сутенеры с нижних улиц заключили сделку с полицией, и закрылся рынок единственных услуг, где вы были конкурентоспособными, поэтому остались только кражи, грабежи, воровство и разбой. Вы будете сражаться. Ритуал продолжается.

Ты, Пуньо, стоишь в трех шагах позади Хуана; железная арматура в руке, лезвие бритвы под языком. Конечно, ты боишься, ты всегда и всего боялся, страх у тебя в крови, как тот наркотик, что попал в твою кровь через пуповину из организма матери, наследие нового порочного поколения; он, страх, всегда был на твоей стороне. И именно потому, что ты боишься – ты кричишь, свистишь и провоцируешь Змей громче, чем остальные. Именно из-за этого страха, когда, наконец, Хуан со щелчком открывает нож и делает шаг в сторону главаря Змей, давая тем самым сигнал к атаке, – ты кидаешься первым и первым сталкиваешься с противником. Он метис, как ты; низкий и худой, как ты; боится, как ты. Слюна на выщербленных зубах. Ты бьешь его арматурой в живот, но одновременно сам получаешь велосипедной цепью выше правого колена. Под тобой подкашивается нога, к счастью, он сам дико кричит от боли, и цепь выпадает из его руки – он не использует преимущество. Все вокруг кричат, шум такой, что ты даже не слышишь своего хриплого дыхания. Известковая пыль поднимается на полтора метра, тоннель размыт в тумане мелкой взвеси. Вас уже только двое. Тот открывает бритву. Бросается на тебя. Ты отбиваешь арматурой руку с лезвием, падаешь с противником на бетон. Он потерял бритву. Он лежит под тобой. Яростно бьет коленями, но почему-то не может попасть тебе в промежность. Ты крепко хватаешь его обеими руками за волосы и приближаешь его лицо к своему. Он плюется, ругается, пытается укусить. Ты держишь врага. Сжимаешь губы, еще ниже наклоняешься и энергично раскачиваешь головой: раз, второй, третий; и ниже. Он больше не орет. Выпученные глаза, перерезанное горло. Теплый родник ритмично бьет тебе в грязную футболку. Ты убираешь липкое лезвие бритвы обратно под язык. Смерть имеет вкус старого железа, извести, соли и нагретого пластика. Ты не знал об этом – и никогда не узнаешь – что в день битвы в туннеле тебе исполнилось девять лет.

Тебя должны как-то звать

– Сколько тебе лет?

– Дерьмо.

– Ты мне, сука, не выеживайся тут, щенок, а то, если я разозлюсь, тебя услышат на соседнем участке! Сколько тебе лет?

– Сто.

– Ты чего, малой, решил здесь шутки шутить? – вошел высокий бородач в штатском. Он протянул жирдяйке какие-то бумаги. Та что-то проворчала, указала большим пальцем на тебя, выругалась, сардонически улыбнулась, закурила безникотиновую сигарету и вышла из комнаты. Бородач сел на ее место. Он потер длинными пальцами переносицу, бесстрастно посмотрел на тебя.

– Ты голодный?

– …

– Пепси, может? – Он поставил банку на стол. – Возьми.

Ты не взял, хотя два дня ничего не пил.

– Слушай, малой, – пробормотал он. – У нас с тобой проблемы. Как, впрочем, и со всеми вами. Ты убил этого мужчину, ты убил эту женщину. Возможно, в целях самообороны. Но ты ничего не хочешь говорить. Более того, мы даже не знаем, кто ты – понимаешь? – мы не знаем, как тебя записать. Как твоя фамилия? Как тебя зовут? Ты хочешь, чтобы мы звали тебя по номеру? Как и те неопознанные трупы, которые мы находим в предместье, трупы таких же, как ты, детей нелегальных иммигрантов, просто ряд цифр – но ты же живой. Хочешь вернуться к маме? Хочешь домой? Просто скажи, как тебя зовут, мы привезем твоих родителей.

Наконец он понял, что ты не обращаешь на его слова внимания, что тебя интересует только банка пепси, от которой ты не можешь оторвать глаз. Он придвинул ее еще ближе.

– Ну, пей, давай.

Ты только сильнее сжался.

Мужчина вздохнул, выпрямился, потянулся, зевнул.

– Ну что мне с вами делать?.. Боже мой, – говорил он в потолок. – Вчера я допрашивал трех пуэрториканских щенков, семь, восемь и десять лет, они изнасиловали и насмерть забили монахиню, никто не умеет писать, никто не знает отца, никто не понимает, о чем идет речь… Сынок, я ведь знаю, что ты понимаешь по-английски, но если хочешь, я могу перейти на испанский. Я даже приведу тебе парня, который шпарит по-португальски, – бородач сделал паузу, потому что ты только что бросился на стол, схватил банку и принялся быстро ее опорожнять;