который позволил бы тебе уловить образ в идее, идею в правилах, правила в словах – именно этот шаг ты сделать не в состоянии. Ты наклоняешься вперед. Давление в черепе растет. Ты напрягаешь взгляд. Трещит кость. Черная дыра засасывает в себя мысли о жизни, мысли о повседневных делах, о случайных необязательных людях, а потом и все предназначенные для их укрощения слова, а потом и терпение к словам. Тебе не слишком удается общение с другими на темы более близкие, чем силуэты тайн на горизонте. И даже когда ты говоришь – как хорошо описал Астрофизика Первый пилот – когда ты говоришь, подлежащие и сказуемые распадаются у тебя во рту, с языка сыпется песок. Это уже не твои земли. Уже не твоя родина. Ты все сильнее наклоняешься к невидимому, простирая взгляд за пределы материи. Ты выдернул чеку. Пора взорвать гранату разума.

Х. Возвращение со звезд

Он мог сделать что угодно. Мог убить меня во сне. Мог запереть, как заперли его мы. Мог забрать «жемчужину» и полететь к Астроманту. Позже я узнал, что он в самом деле забрал ее и полетел. Я проверял логи капсул (тогда я уже спал исключительно в капсулах) и нашел запись путешествия Навигатора. В «ночь» после освобождения, где-то через час после разговора со мной, он отстыковал «жемчужину» и покинул док «Бегемота V». Лог регистрирует существенные маневры и активацию подсистем. Навигатор провел там на орбите три часа пятьдесят минут. Он неоднократно пользовался радиопередатчиком, вызывая их. Если они были все еще живы, они могли ему ответить, хотя бы из рулевой рубки «акулы». Ответили ли? Он мне не рассказывал, а я не спрашивал.

На вторую ночь после возвращения с Астроманта начались сны, которые – в чем я не сомневаюсь – будут преследовать меня годами. В них я блуждаю в бескрайнем лабиринте поросших Астромантом руин, блуждаю, кружу и летаю, несомый потоком видений-ассоциаций, пока поток не поворачивает назад, сердце ускоряет свой бег, и я уже знаю: за мной сквозь тернистую тьму гонится некая массивная, похожая на каменную глыбу фигура.

Она все ближе, таранит обломки, крушит кружевную аппаратуру. В вакууме я не могу ее слышать, но тем не менее слышу. По черному молоку расходятся черные круги, пока наконец прямо передо мной из-под его поверхности не выныривает Марабу, готовый заключить меня в смертельные объятия, как тогда на мостике «акулы», значит, я снова на мостике «акулы», снова, робот давит меня и душит, вспыхивают экраны, с них говорит Капитан – знаю, что вы меня слышите! – его слышат, слышат все, Инженер, Электронщик и Второй пилот снимают шлемы, наклоняются друг к другу в зловещем сговоре, передают из рук в руки атрибуты измены, а тем временем, тем временем робот давит меня и душит, пульсирует во мраке красная точка, я падаю в спиральную пасть Астроманта. И тогда я просыпаюсь. (От стали отражается эхо.)

На третий день умер Пассажир. Я провел рядом с ним долгие часы, но мало чем мог помочь. Я не сомневался, что он облучился еще из какого-то источника – воздействие солнечной бури гарантирует рак, но не убивает столь быстро, как ожог от открытого атомного реактора. Уже состояние Капитана вызывало у меня подозрения. Капитан мог спуститься к реактору «акулы» – но Пассажир? Для меня это оставалось загадкой. Я сидел рядом с ним и видел, как он уплывает от берегов сознания, как соскальзывает в предсмертную кому, о его путешествии в закат рассказывали ритмы электроэнцефалографа. Как-то раз он приподнялся и оглянулся. Я тогда только что принял снотворное и не сразу среагировал. Он смотрел на меня одним открытым глазом. (Второй слишком опух.) Пальцы сгибались и выпрямлялись. Он висел, подключенный к капельнице, катетеру и кислородным канюлям, к ЭКГ и ЭЭГ; нужно было привязать его ремнями, хватило бы одного резкого движения, чтобы он запутался и сорвал провода. Я схватил его за плечо. Он приоткрыл запекшиеся губы и протяжно захрипел. Под обгоревшей кожей напрягались мышцы. Пытался ли он мне что-то сказать? Вместо того чтобы успокоить страдальца, я склонился над ним и начал безжалостно допытываться: что с ним случилось? Куда он отправился внутри руин корабля? Где подхватил дозу ионизирующего излучения? Зачем таскал в «жемчужину» космоарт, если уже терял там сознание? Знает ли он, что случилось с Радистом? Наверняка он пытался мне что-то сказать, но не мог издать ни звука, лишь влажный шелест или хриплый писк.

Я привязал к раме койки большой блокнот, сунул Пассажиру в пальцы карандаш, а затем подвел его руку к бумаге. И дальше последовал диалог:

– Что с вами случилось? Что с вами случилось? Напишите. Что случилось?

РЗМ А НЕТ

– Чего нет?

АСТРМНТ

– Но я знаю, что это лишь сгусток машинного хаоса. Я знаю, что у него нет разума.

СЗД ИССКСТ ВС ЧИТ

– Тот хаос сам себя создает, именно потому.

НЕТ

– Знаю.

ВС В ГЛЗ СМТРЩ

– Знаю. Но что с вами случилось? Где вы облучились? И Радист?

ЧИТ

– Те его распечатки?

СКЖИ ИМ НЕ АСТРМ ВС

– Кому? Не Астромант – что?

КРСТА КРСТА

– Что?

ПЛИ КН ИО МА К И Л И

Тогда я понял, что то внутреннее разложение, тот клеточный шум, к нему ведущий, – не уникальная болезнь, что Пассажир заразился ею, как заразились все шпионы, воры, изобретатели, агенты, разносчики хаоса Астроманта. И именно ее они разносят потом по миру, распространяют по всей Солнечной системе. Ибо что я тут делаю? Сижу над буквенным хаосом, исходящим из руки укушенного Астромантом человека, и дописываю смыслы, дорисовываю очертания. Нет никакой разницы: Астромант, космоарт, злокачественный рак, энтропия письменного слова. Никакой разницы.

(Не так ли именно я уплывал?)

Он смотрел на меня единственным рабочим глазом то с гневом, то с отчаянием, взгляд его пронизывал меня навылет.

Схватившись за раму, я завис над Пассажиром.

– Зачем ты собирал весь этот космоарт, если уже знал, что это отходы машины, слепой выброс гейзера?

СМТР ВС ТВ НЕ АСТРМ СМТРИ

– Что? Искусство? Красота в глазах смотрящего, знаю.

ВСЕ И ТК НКА

– Что значит – «все»?

СМТРИ

И он закрыл глаз.

Проглотив раздражение и горечь, я отправился к грузовому люку 4С, куда до этого перенес из «жемчужины» выкраденный Пассажиром космоарт; затем заглянул в его каюту, с глупой надеждой, что, возможно, найду там какие-то намеки. Намеки на что? Ибо сколько бы я ни вглядывался в висевшие в пустом складе клубы дадаистической механики, на меня не