дверей конюшни. Чадное пламя отбрасывало рваные отблески на лица людей, кольчуги и лошадиные крупы. Побрякивали уздечки, кони грызли удила и нетерпеливо переступали с ноги на ногу, втягивая ноздрями сырой, по-осеннему стылый воздух.

– Не задерживайся, Гюрята, – велел Пров полусотнику дворцовой охраны. – Отвезешь мальца к русичам, известишь их, что мы с воеводой вернулись, а оттуда – живой ногой за Карпом! Силой холеру с перины сволоки, коли упираться начнет!..

– Мигом обернемся, государь, – заверил чернобронник, устраивая впереди себя понурого Терёшку.

Гюрята и не думал скрывать свою радость. Мог бы – птицей полетел бы, чтоб поскорей доставить казначея пред гневные царские очи.

– Ивану Дубровичу скажи, пусть наготове будут и моих приказов ждут, – добавил стоявший рядом с Провом Добрыня. – Да приглядывай по дороге за нашим удальцом, а то сам он нипочем не сознается, что ему худо.

Терёшка, и без того несчастный, еще ниже опустил голову. Крыть было нечем, напугал сын Охотника старших на совесть. К заповедной поляне Добрыня со товарищи успели вовремя – из золотистого тумана выехали с последним, двенадцатым ударом колокола, протяжно отбивавшего полночь на бряхимовской дворцовой звоннице. Терёшка смирно сидел за спиной Добрыни, и Василий, ехавший позади, заметил, что дело плохо, лишь когда Пров распахнул зачарованную садовую калитку.

Соскочить с седла и подхватить сползающего с крупа тревожно захрапевшего Бурушки мальчишку Казимирович едва успел. «Въехали в туман, и опять в глазах потемнело…» – признался Терёшка, когда обморок миновал. От горлышка поднесенной к губам баклаги парень никак не мог оторваться, холодная вода помогла ему прийти в себя, но в седле сын Охотника еле держался, и на то, что всему виной – переход через врата между мирами, это было уже не списать.

– Остромир меня на все корки изругал, когда Терёху своими снадобьями пичкал. Мол, с ядом жальцев не шутят, поберечься бы парню, а он у вас, вон, скачет уже как здоровый – глядите, снова доскачется… Вот и накаркал, – проворчал Василий и подбодряюще потрепал болящего по плечу: – Ну, ничего, друже, теперь за тебя Милена с Молчаном возьмутся. Отлежишься, и всё как рукой снимет!

– У Миленки не забалуешь, – через силу улыбнулся Терёшка. – Ох, разворчится она, поди, – куда там Остромиру…

Видать, тягостно у парня на душе, даром что старается этого не показать. Напугать подружку сын Охотника и вправду боялся, стать обузой товарищам – не меньше, чудило гороховое, но всего сильнее исходил беспокойством за остающихся во дворце богатырей. Хоть и понимал: в тех делах, что предстоят нынче ночью великоградцам и Прову, он не помощник.

С места жеребец Гюряты Елисеевича, несший двойную ношу, сразу взял рысцой. За ним – кони сопровождавших своего полусотника чернобронников. С собой Гюрята захватил на всякий случай десяток людей понадежнее, и эту предосторожность воевода про себя полностью одобрил – мало ли чего от Карпа можно ждать.

– Всё никак не придумаю, чем наградить мальчишку вашего за Мадинку-то, – задумчиво вымолвил царь-наемник, провожая взглядом сворачивавших за угол конюшни всадников. – Не он бы… Кошель с золотом пожаловать – так обидится ведь.

– И прав будет, – откликнулся Добрыня. – Не ради золота он государыню у того куста ядовитого собой прикрыл.

– А ты, муж любимый, подбери ему в подарок что-нибудь в оружейной, – вмешалась молчавшая всё это время Мадина. – Как воину взрослому. Боевой нож у него знатный, да к этому ножу пояс бы хороший… Или лук, что ли, подыскать по руке. С луком охотничьим он, надо думать, управляться умеет, коли в лесу рос.

– А вот это ты, жена, толково решила! Разберусь с братцем – так и сделаю, – одобрил Пров. И вдруг осекся. – Слушай, Мадинка… может, ты всё же в покоях своих обождешь? Не лезть бы тебе Николахе на глаза…

Будь Добрынина воля, он бы на этом настоял жестко и сразу. Разговор между шалыми близнецами пойдет крутой, а язычок у царицы острый и на деверя она обозлена сильно. Как бы, вмешавшись, не напортила чего.

– И не проси, – вскинула голову Милонегова дочь. – Не бойся, братцу твоему бесстыжую рожу не расцарапаю! Хотя смерть как тянет…

Прозвучало это так, что Пров только с досадой вздохнул и больше не спорил. Тратить время, убеждая царицу мужские дела мужчинам оставить, было бесполезно. Проще бездонную бочку решетом наполнить.

* * *

Стражников, несших караул у дворцового крыльца, посвящать в царские тайны Гюрята Елисеевич, понятное дело, не стал, и при виде торопящегося к ним через двор Прова дюжие молодцы в синих туниках пооткрывали рты. Охрана покоев Гопона Первого привыкла ко всякому, но на дворе глухая ночь, государь должен быть у себя в опочивальне – когда же он успел из дворца незаметно отлучиться и обратно вернуться? И куда ездил без телохранителей и свиты? В кольчуге, в дорожной одежде, хмурый, вон, как грозовая туча…

Лица у караульных и вовсе вытянулись, едва они увидели, что поднимается по ступеням рука об руку с супругом еще и государыня, тоже почему-то одетая в дорожное мужское платье. А следом за ней – послы-русичи. Этих-то за каким лешим во дворец принесло, да еще в такой неурочный час? Вот ведь странные дела творятся!..

Воистину, усмехнулся про себя Добрыня. Дела – страннее некуда. И страже на лестнице совсем не обязательно о них знать.

Западное крыло царских палат давно уже видело десятые сны. Полумрак галереи, под сводами которой отдавался стук тяжелых сапог, рассеивало лишь красноватое мерцание масляных каганцов в стенных нишах. По расписному потолку прыгали-метались дрожащие тени.

– Елисеич говорил, Карповы соглядатаи глаз не спускают с постоялого двора, где наши остановились, – озабоченно напомнил Василий. – Как бы, государь, казначей твой ушлый не пронюхал чего прежде времени…

– Хоть бы и пронюхал, поздно уже, – зло ухмыльнулся Пров. – А Елисеичу быть теперь сотником, на том мое слово крепко. Заслужил.

Кабы ведать, где упасть, там соломки бы подкласть. С Гюрятой Николай и впрямь промахнулся, хотя вроде бы обо всем подумал. Молодого чернобронника, устроившего Добрыне и Василию Казимировичу встречу с Мадиной, он взгрел без жалости, как и посулил невестке. Едва в поруб не отправил – и озадаченный полусотник весь день ломал голову: с чего это царя Гопона опять будто худы на ровном месте подменили? «Норов у его величества не изюм сладкий, но я-то ведь знал, господин посол, какую он тебе клятву дал. Раньше такими обещаниями государь никогда попусту не бросался – умрет, а исполнит», – признался потом алырец Никитичу. А ночью один из десятников царевой охраны, проверявший стражу возле посольских покоев, заглянул от скуки на дворцовую конюшню и