Сколько Гопону Первому лет, при дворе Владимира точно не знали, а вот дочке царя Милонега после Осеннего Солнцеворота исполнялось двадцать четыре года. Когда Мадина выходила за своего спасителя, ей всего-то шестнадцать было… Никто не сомневался, что победитель чудищ старше жены, да и выглядели близнецы примерно ровесниками Казимировича. А Николай только что проболтался, что им на самом деле… по неполных девятнадцать.

Вот так гром гремучий из зимней тучи… Выходит, в те годы, когда Пров завоевывал себе громкую славу змееборца, Николай спасал брата в Иномирье, а Карп Горбатый, втершись к ним в доверие, подгребал потихоньку под себя Алыр, близнецы были еще совсем огольцами желторотыми. Даже младше Терёшки…

Богатыри растут и мужают по-разному, это как раз ни от кого не тайна. Одни, как сам Добрыня, полную телесную мощь обретают не раньше чем годам к семнадцати, хотя рождаются намного крупнее и крепче обычных младенцев. Но иногда будущий богатырь, появившись на свет, начинает тянуться вверх и раздаваться в плечах не по дням, а по часам. Из пеленок вымахивает месяца за четыре. В год выглядит трехлетним. В десять лет – здоровенным двадцатилетним верзилой. Силушка буйная по жилушкам переливается, выхода ищет, кровь ключом бурлит… а на самом-то деле перед тобой – отрок, чьи сверстники еще с приятелями в бабки играют да босиком по лужам взапуски носятся.

Прову с Николаем, перебранка меж которыми уже грозила вот-вот перерасти в драку, судьба удружила именно так.

– Не трогай Мадинку, я сказал! – от рыка алырского государя аж пламя свечей на столе пригнулось. – Давно юшкой из носа не умывался?! Гляди, я тебе еще за ту плюху должок не вернул!

– Пров, не надо! Дурак он, а чего возьмешь с дурака! – царица резко повернулась к разъяренному Николаю. – Распыжилась лягушка, заквакала, что еще малость надуется и с вола вырастет… Да хоть ты лопни, деверь, – не выйдет из тебя ни Святогора, ни Вольги, ни Самсона-богатыря, тебе с бабами только и воевать! И с тараканами запечными!..

Что сейчас будет, Добрыня сообразил, едва Мадина это выпалила. К Николаю воевода и Казимирович рванулись почти одновременно. Но перехватил и остановил в воздухе занесенную руку брата все-таки Пров, стоявший к нему ближе всех, – и залепить невестке увесистую пощечину Николай не успел.

Коротко ахнувшая Мадина отшатнулась, чуть не налетев спиной на Василия. Не подхвати тот ее под локоть, не удержалась бы на ногах. А Никитич заслонил собой обоих – и Милонегову дочь, и побратима.

Вышло, как он и боялся… но не вмешайся в перепалку Мадина, это пришлось бы делать самому Добрыне. Тянуть дальше было нельзя: воевода видел, как Николая корежит. Бузотеру наверняка хотелось протянуть брату руку и пойти на мировую, наплевав на всё, что худы в левое ухо нашептали, да гордость мешала. Глупая и упрямая гордость юнца. Ни в какую не желая сознаваться в своих ошибках, правитель Синекряжья сам распалил себя до того, что впору уже его скручивать да вязать.

– Н-ну, Николаха…

Царь-наемник скрипнул зубами. Железная хватка его пальцев с трудом разжалась – и Пров выпустил братнино запястье.

Других слов – таких, чтобы жена от них жгучим маковым цветом не зарделась – он подыскать не смог. А чего Прову стоило не заехать братцу, как только что обещал, кулаком со всего плеча в переносье, лишь Белобог ведает.

– Охолони, парень! – Добрыня произнес это очень спокойно.

Хотелось успокоить, помочь… но лучше бы воевода смолчал.

Мадининого деверя накрыла, подхватила и поволокла за собой жаркая дурная волна, совладать с которой сам он уже не мог, даже если б вдруг захотел. Губы судорога дергает, на шее жилы взбухли, белки глаз, с ненавистью уставившихся на русича, налились кровью. Как у быка, роющего землю копытом.

Зря великоградец надеялся как-то образумить сумасброда словами. Разумных слов Николай больше не понимал, а брань его лишь заводила – как и бывает со своенравными юнцами, чуть что, вскидывающимися на дыбы.

– Подал голос наконец, господин посол? Я думал… ты язык проглотил да подавился… – прохрипел буян, скалясь. – Принес вас Чернобог на нашу голову!.. Из-за тебя… всё… А коли ты не трус – дерись!..

Вот теперь царица не сумела сдержать вскрик. Николай рванул из ножен заткнутый за кушак нож. Блеснула сталь. Пров метнулся вперед, попытавшись ударить брата плечом и сграбастать в охапку, – и, сбитый подножкой на пол, зацепил по дороге тяжелую дубовую скамью. Опрокинулась она с грохотом.

– Худова мать!..

Отпихнув Мадину к двери, Казимирович кинулся на подмогу, но опоздал. Хотя промедлил всего ничего, какую-то пару мгновений.

Оружия Добрыня выхватывать не стал. Он стремительно подался влево, уходя от занесенного ножа. Так стремительно, что клинок провалился в пустоту. Николай даже понять не успел, куда противник делся, а правая рука воеводы уже захлестнула его руку – и подбила запястье ударом кулака, нанесенным снизу вверх. Из обмякшей ладони зашипевшего сквозь зубы от боли буяна нож просто вынесло и отшвырнуло в сторону. Второй богатырский удар отбросил Николая к столу.

– Ополоумел, дурило?! – медвежьим рыком зарычал на брата Пров, вскакивая на ноги. – Ты что творишь?!..

Николай будто и не услышал. Потирая запястье, он зверем глядел на русича. Виски и лоб – в каплях пота, из разбитой левой брови сочится красная струйка.

Добрыня стиснул зубы. К худам их, правильные вроде бы мысли о том, что послы чужеземным царям не няньки. Да, им с Василием надобно вести себя так, чтобы великого князя ничем не осрамить. Речи вести по-писаному, поклоны класть по-ученому, семь раз отмерять, а уж потом осторожно резать. Не давать воли ни чувствам, ни языку, не говоря уже о кулаках… Но не сможет он уехать из Бряхимова спокойно, если не поступит сейчас, как сердце велит. Нужно преподать Николаю урок. Жесткий, такой, чтоб запомнился надолго. Для его же, дурака, блага – и для блага Прова с Мадиной, как-то незаметно успевших стать для воеводы уже совсем не чужими.

«Чтобы он что-то понял, ему надо сперва морду набить…» Что ж, в самую точку попал Пров, когда в сердцах сказал так в Кремневе о своем близнеце, а Никитич-то думал, что брякнуто это было сгоряча да ради красного словца.

– Погоди, твое величество! – остановил великоградец разогнавшегося алырца. – Коли хочет твой брат поединка – будет ему честный поединок. Переведаемся на кулаках, кто кого – пускай лишний пыл повыпустит…

– Никитич, постой! – внезапно подал голос Василий. – Дай мне вперед тебя выйти! А то у меня руки уже так чешутся спесь из этого огурялы выбить