Побратим рвался в бой, как застоявшийся конь, услышавший звук дружинного рога. От хвори, навалившейся на него в Иномирье, уже и помину не осталось, глаза богатыря блестели, а выражение, написанное сейчас на его лице, Добрыне было знакомо лучше некуда. Когда на Васю накатывало такое веселье, ничего хорошего его противникам это не сулило. А еще воевода понял, что отказать сейчас побратиму – значит всерьез его обидеть.

– Добро, – кивнул Никитич и повернулся к Николаю: – Как оно там в сказках говорится? «Одолей-ка сперва моего меньшого брата…» Не сумеешь с Василием справиться – не взыщи!

Пояс с оружием Казимирович расстегнул на себе рывком, широко усмехнувшись. Оправил рубаху и встал в боевую стойку. А Николай облизал пересохшие губы и медленно сделал шаг ему навстречу.

Добрыня и не сомневался, что вызов задира примет. И скоро об этом пожалеет.

Едва выйдя со своими спутниками из врат, Никитич ощутил, как в его тело возвращается прежняя сила – она начала наполнять мышцы напористо, точно свежая вода, потоком хлынувшая в пересохшее русло. Сразу повеселел и Бурушко, сообщив хозяину: «Легко стало. Будто вьюк с железом со спины сняли». Отпустило воеводу, правда, еще не до конца; Казимировича, надо полагать, тоже, но того, что это даст Николаю хоть какой-то перевес в рукопашной, Добрыня не боялся.

В дружинах не зря ходит бородатая шуточка, навязшая в зубах даже у новобранцев: «Как в лютой сече не на живот, а на смерть одолеть врага голыми руками? Да проще пареной репы – остаться в одних портках, без всего. Без меча, без лука, без копья, без секиры, без ножа-засапожника, без поясного ремня, без щита, без доспехов – и подыскать себе в поединщики такого же разгильдяя…»

Смех смехом, однако своя правда тут есть. Не все истории про умельцев, наловчившихся руками стрелы на лету ловить и древки копий ребром ладони ломать, – сказки. Но многие забывают, их наслушавшись, что искусство боя без оружия – это не волшебство, наделяющее бойца неуязвимостью. Это искусство побеждать противника, сопрягая воедино работу ума, тела и закаленной, как булат, воли. Не научится воин-рукопашник думать в схватке холодной головой и давить в себе глупую самонадеянную удаль – не помогут ему победить никакие хитромудрые приемы.

Василий, перенимая у Добрыни его боевые ухватки, в свое время этот урок усвоил хорошо, к немалой радости учителя. А в Николае самонадеянность и злость бурлили сейчас через край. Казимировича как бойца он явно недооценил, и потому уже проиграл, едва приняв вызов. Только этого пока не понял.

Ударил братец Прова первым. Набычился, сделал обманное движение левым плечом, притворяясь, что именно слева и влупит великоградцу со всей дури в скулу, а сам вместо того пригнулся, резко перенес вес тела на правую ногу – и выметнул правый кулачище Василию в живот. Бил точно молотом, всю ярость, клокотавшую внутри, в удар вложил.

Неплохо, кто спорит. Оно бы наверняка получилось с неискушенным в таких играх поединщиком, привыкшим слепо переть вперед, как медведь на рогатину… но здесь не выйдет. Среди выучеников воеводы Казимирович уступил бы в схватке на борбище, пожалуй, только одному человеку. Алеше.

От Николаева броска Вася ушел, быстро и плавно шагнув в сторону. Отвел удар чуть вбок встречным движением слегка согнутой в локте и обманчиво расслабленной правой руки, заставив летящий навстречу кулак пройти мимо. Обормота, никак не ждавшего, что русич успеет уклониться, с разгону шатнуло-повело вперед – да так, что ноги уже просто никак не поспевали за головой и плечами. В такой миг противнику нужно только чуточку «помочь», чтобы он окончательно потерял равновесие, и великоградец не оплошал, помог. Правитель Синекряжья готовился к тому, что Казимирович ударит в ответ по ребрам или в голову, но богатырь пускать в ход кулаки пока не собирался. Припас он для буяна кое-что иное.

Правая ладонь Василия опустилась детинушке на плечо. Развернувшись на пятке и одновременно протягивая руку Николая дальше, по направлению удара, Казимирович надавил парню на основание шеи – и этак вроде бы мягко подтолкнул его, и так летящего головой вперед. Чтобы Мадининого деверя от этого толчка стремительно повело-занесло по дуге, точно в водовороте вокруг Васи закрутив.

Ничего сделать братец Прова уже не успевал, да и не смог бы – собственное тело перестало его слушаться. На правую руку великоградца, поддевшую подбородок Николая сгибом локтя, разогнавшийся задира налетел, словно взбесившийся конь – на рогатку, перегородившую въезд в крепостные ворота. Его резко остановило на месте, выгнув, как натянутый лук, а ноги сами сделали еще пару шагов вперед, выбежав из-под тела. Взмыли вверх красные сапоги… и Николай, кувыркнувшийся назад, с маху рухнул на спину, припечатав лопатками ковер.

– Ах ты ж, покусай тебя шишига… – пробормотал стоявший рядом с Добрыней Пров, впившийся глазами в поединщиков.

Для алырского государя, видать, стало откровением, что рукопашный бой может быть не только сшибкой на кулаках, в которой противника давят и ломают силой.

– Ну что? – осведомился тем временем Казимирович. – Роздыху уже дать?

Взвился на ноги Николай будто ошпаренный, процедив сквозь зубы черное ругательство. Лицо ошеломленное, грудь задышливо вздымается.

А ведь Пров не хочет, чтобы братец победил – как раз потому, что всей душой переживает за сумасброда, пошедшего вразнос. Бросив искоса взгляд на лицо Мадининого мужа, Добрыня понял это яснее ясного.

– Не дождешься… – прохрипел Николай, выбрасывая в лицо балагуру-русичу теперь уже левый кулачище.

Ставку он упрямо решил делать на таранный напор и быстроту – раньше, видать, это в лихих переделках всегда выручало. Когда голову мухоморовым настоем дурманит бешенство, тело в драке обычно принимается думать само. Без затей, так, как ему привычнее…

Трезветь пьяный от ярости бузотер начал очень скоро. До него стало доходить, что товарищ Добрыни даже половины своей силы и своих умений не пускает в ход. Но при этом достать вертлявого, словно вьюн, гада-великоградца не получалось никак. Хоть ты умри.

Никитич с неудовольствием отметил, что раза три или четыре Вася даже нарочно открывался, почти поддавшись противнику. Не такому Добрыня Казимировича учил. Объяснял же горячей голове – и не раз! – что подобная небрежная самоуверенность бедой обернуться может. Но сегодня Вася, уже оценивший противника, в своих силах не сомневался, потому и красовался так нарочито. Каждый раз, когда Николаев кулак был уже вот-вот готов встретиться с его грудью или виском, Казимирович преспокойно уходил каким-то непостижимо хитрым для синекряжского правителя вывертом из-под удара. Кулачищи обормота только попусту молотили воздух.

Слабаком братец Прова не был –