– слишком уж оторопел, но даже при свечах было видно, что от закаменевших скул медленно отливает кровь. Такое лицо, как у него сейчас, Добрынина матушка Афимья Александровна называла метким словечком: «опрокинутое».

На какой-то миг Никитичу даже жаль стало обормота. Пускай Мадина и честила деверя бессовестным, идущая от чистого сердца любовь подданных – не лопух придорожный, на пустом месте не вырастает. Ее делами заслужить надо. Николаю это оказалось по плечу. На бой с ящером он бы вышел не колеблясь, тут даже и думать нечего. И собой бы, как Пров, Кремнев заслонил – зная наперед, что может из боя не вернуться… За свое Синекряжье этот сорвиголова считал себя в ответе, а вышло, что он крепко подвел тех, из чьих рук принял царский венец. Пускай и ненароком, но подвел.

А еще, похоже, до Николая всё яснее доходило, что он чуть не потерял брата.

И что если бы потерял, весь остаток жизни винить за это ему пришлось бы только самого себя.

– Вот так, Николаха, всё и было, – закончил царь-наемник. – Спас Добрыня Никитич твою столицу и мою голову. За твоих людей да за меня на смертный бой вышел, себя не жалел. Коли мы его должниками останемся, значит, мы с тобой оба шкуры неблагодарные. Без чести да без совести, только в морды таким плюнуть… И ты уж как хочешь, а я свою клятву перед ним сдержу. Не будет у нас войны с баканцами! Как накручу Карпу хвост, созову вельмож да воевод – и объявлю об этом с трона.

Каждую фразу государь алырский отчеканивал веско и жестко. Будто гвозди заколачивал.

– Войска от Кесеры отведу немедля. А потом сам соберу посольство – и поеду в Бакан-город о мире договариваться. Нерушимом, на тридцать лет и три года, и пусть Великоград в этом деле между Алыром и Баканом посредником быть обяжется. Так-то оно надежнее, ежели баканцы обман замыслят…

Николай по-прежнему молчал, не сводя с брата глаз, и на какой-то миг Добрыня поверил, что балбеса все-таки проняло. Бледное лицо дрогнуло, молодой богатырь подался вперед – вот-вот переломит себя и, отбросив обиду да злость, сделает шаг навстречу Прову… но длилось это лишь мгновение. Плотно стиснутые губы Николая снова повело усмешкой. Кривой, дышащей нехорошим весельем.

– А жирно Великограду не будет? А, братец?

Так и есть – этот жеребец норовистый опять взбрыкнул и начал грызть удила. Ошарашило его крепко, но ничегошеньки упрямец не понял из того, что ему втолковывал Пров. Какое там понимание, когда красная пелена глаза затянула. Или понял, да упорно не хочет признавать, что не прав?

– Не ждал я, что ты в бабу трусливую превратишься, Провка. И что в спину мне ножом саданешь, не ждал… Думал, опомнишься, сообразишь, что я ради тебя же всей душой стараюсь. А в тебе, видно, пыл богатырский начисто прокис! Сперва меня предал, теперь Алыр продаешь?

Пров вскинулся так, точно его по лицу ударили.

– Сам-то, что несешь, соображаешь? – выдохнул царь-наемник.

– Соображаю – это у тебя с мозгами худо, – Николай ощерился еще шире. – Нельзя Великограду доверять, не то Алыр с потрохами сожрут! Нынче ты по указке Руси перед баканцами честь свою в свином навозе вывалять готов, а там, может, и вовсе Владимиру в холопы запродашься? В рот ему смотреть будешь, сапоги языком до блеска начищать?

– Повтори, что сказал! – щека у Прова не просто задергалась – заплясала.

– И повторю. Трус ты, рохля да размазня – не венец бы тебе царский носить, а бабий повойник! – Николая уже несло, не остановишь. – А господину послу за помощь – что ж, спасибо… коли ты, братец, не наплел мне тут три телеги сказок про того ящера. Да только как бы Алыру эта помощь горькими слезами не отлилась… И Синекряжью – тоже. Мы и сами бы с чудищем совладали – ни тебе, ни мне, поди, не впервой иномирным тварям рога отшибать!..

– Не видел ты, деверек, что это за чудище. Не то по-другому бы заговорил!

Очи алырки, подскочившей к царям-богатырям, сверкнули, как у разозленной рыси. А набросилась на Николая она еще яростнее, чем давеча у себя в покоях.

– Ради брата, значит, стараешься, бесстыжая душа?! И ради Алыра? Ой ли?!

– Ай, замолкни! – зло прошипел Николай, но Мадина и не думала его слушать.

– Да с тех пор, как тебе славу великую напророчили, ты ни спать, ни есть, ни девок обнимать не можешь, об одном только и думаешь – когда ж это пророчество сбудется! Ох, повыдергала бы я космы той ведунье-балаболке, попадись она мне под руку… Сабелькой всласть за перевалом намахаться, вот для чего тебе война с Баканом нужна! А на Алыр тебе плевать, хоть провались он к Чернобогу!..

На лице Николая проступили багровые пятна – куда только делась вся ухарская бесшабашность. Его словно с цепи сорвало. В точности как в прошлый раз, когда они с Мадиной ругались, и царица ткнула деверя в больное место той же самой колючкой.

– Не твоего это бабьего ума дело! – волколаком рявкнул правитель Синекряжья. – И не тебе о том рассуждать! Знай свою светлицу да пяльцы!

– Не мое дело?! Это ты бы помалкивал, бугай дуроломный, – не тебя на съеденье чудам-юдам родной батюшка трижды отдавал, чтоб Алыр в пепелище не превратился! И ты, муженек, тоже хорош! – Мадина круто развернулась к Прову. – Сам виноват, что не окоротил братца вовремя и во всем на поводу у него шел! Два здоровых лба, силищи немереной, кулаки – с тыкву, а не повзрослеете никак! Хоть носы обоим утирай да с ложки кашкой корми! Потому и убежала тогда из дворца прочь, так опостылели ваши игры дурацкие! Придумали себе Гопона Первого – и тешитесь, как дети малые, все не уйметесь, а казнокрады да тати Алыр по кускам растаскивают…

– Уйми свою змею, Провка, или я ее уйму! Много что-то воли ты ей дал! – Николай уже себя не помнил и вряд ли соображал, что швыряет брату и невестке в лицо. – Вот чего бывает, когда в жены девку-ехидну берешь на пять лет старше себя! Кто у вас в доме голова – ты или она?!..

Что?

Добрыня успел порядком устать от алырских дворцовых тайн и после возвращения из Иномирья надеялся: ну, наконец-то они перестанут вываливаться, точно из набитого под завязку мешка… Ага, как же! Мешок этот никак не оскудевал.

И сейчас оттуда опять вытряхнулось такое, чего не ожидали ни воевода, ни его побратим, ошалело помянувший за спиной Никитича