огонь» («Pale Fire») Набокова, в котором тоже важна тема безумия героя (Кинбота / Боткина) и авторского присутствия. «Наклонный луч» повторяет геральдическую символику романа и его названия.

«The child is bold». – В Предисловии Набоков отметил, что это «обычная фраза, используемая для проверки способности претендента на американское гражданство читать», однако не сообщил, что столкнулся с ней, проходя экзамен на американское гражданство в 1945 г.: «12 июля Набоковы сдали экзамен на американское гражданство, их поручителями были Эми Келли и Михаил Карпович. Карпович предупреждал Набокова: “Послушай, я хочу тебя кое о чем попросить – не шути, пожалуйста, не шути с ними – это достаточно серьезно <…>”. Набоков согласился, но экзаменатор попросил его прочитать фразу “The child is bold” – “Ребенок смел”. Глупая фраза, подумал Набоков <…> и, представив себе безволосого младенца, прочитал “The child is bald” (“Ребенок лыс”). “Нет, тут не bald, а bold”. – “Да, но, согласитесь, у младенцев волос обычно негусто”. Экзаменатор – “очевидно, итальянского происхождения, судя по едва заметному акценту” – сразу же понял, что Набоков свободно владеет английским языком, и спросил его что-то по американской истории» (Бойд Б. Владимир Набоков. Американские годы. Биография. СПб., 2010. С. 106).

С. 342. Аст-Лагода. – Название реальной лыжной гостиницы «Альта-Лодж» («Alta Lodge»), где в 1943 г. останавливался Набоков (см. коммент. к с. 178), совмещено с вымышленными горами Лагодан (упомянуты в гл. 16 и гл. 17), название которых образовано от старинного русского топонима и гидронима Ладога.

«Khoroshen’koe polozhen’itze» [красивое дело] – см. заметку «Русский текст в романе» в наст. изд.

С. 344. трубка Данхилл. – Курительные трубки фирмы «Danhill» производились в Англии с 1910 г., имели особую форму и конструкцию (с внутренним алюминиевым стержнем), позволявшую курить в автомобиле с откидным верхом во время движения. Отличительным знаком трубок Данхилл была белая точка на черном мундштуке. Гедрон описывается в гл. 4 как «костлявый человек с так называемыми британскими усами и трубкой в руке».

С. 345. Это был котиковый бонет маменькиного сынка. – Бонет (или боне, от фр. bonnet – шапка, шапочка) – как мужская (в том числе военная), так и женская шапка, колпак, берет или чепец. В англоязычной литературе «sealskin bonnet» (котиковый бонет) преимущественно детский головной убор. См. также коммент. к с. 166.

С. 347. …за сетку, на ее ночной стороне, цеплялась мохнатыми лапками крупная ночница. Ее мрамористые крылья все еще подрагивали, глазки горели, как два миниатюрных уголька. Я только успел различить ее коричневато-розовое обтекаемое тельце и пару цветных пятнышек… – Бабочка уже была описана в гл. 9: «<…> ухватившись всеми своими шестью пушистыми лапками за подушечку твоего большого пальца, со слегка приподнятым кончиком мышино-серого тельца, короткими, красными, с голубыми глазкáми задними крылышками, странно выступающими из-под покатых передних – длинных, в мрамористых прожилках <…>». Затем, как заметил Д. Циммер, она возникает в гл. 15 в антикварной лавке Квиста: «Дивный эстамп из какой-то книги про насекомых, относящейся к началу XIX века, изображал глазчатого бражника [ocellated hawk moth] и его шагреневую гусеницу, льнущую к ветке и выгибающую шею». Она мелькает и в следующей главе в эротическом контексте во время близости Круга с Мариеттой: «Это полупрозрачная амфора, которую я медленно опускаю, держа за ручки. Это розовый мотылек, прильнувший —». В Предисловии Набоков отметил, что бабочка в конце романа – это «розовая душа Ольги, уже эмблематизированная в более ранней главе». Любопытно отметить, что глазчатый бражник (Smerinthus ocellatus, английское название eyed hawk-moth) широко распространен в Европе и особенно в Англии (действие романа происходит хотя и в вымышленной, но определенно европейской стране), но в США не встречается, что ставит под сомнение реалистичность финала, в котором Автор якобы находится в своей кембриджской квартире в штате Массачусетс.

С. 348. Покойная ночь для беспокойной ловитвы. – Заключительный каламбур романа «A good night for mothing» построен из соединения английского пожелания спокойной ночи, фразеологизма «good for nothing» (никчемный, ни на что не годный, бесполезный) с редким словом «mothing», представляющим собой старый энтомологический термин, означающий охоту или наблюдение за бабочками (moth-watching).

Русский текст в романе

Помимо написанных латиницей русских письменных или разговорных форм (например: «shto evo» вместо «chto ego»), сохраняющих, как позднее в «Аде», элементы дореволюционного правописания («za-noch», «kuda-zh»), в романе используются русские лексемы в гибридных словах и выражениях (например: «kwazinka» – «скважинка»; «sesamka» (сезамка); «vot est’ oprosen» – «вот есть вопрос») и неологизмы («Mirokonzepsia»). После русских слов и выражений Набоков, как правило, приводит их английский перевод в квадратных скобках, однако экспрессия и колорит разговорных и просторечных выражений не передаются, например: «mila» («милай») переведено как «friend»; «kotishsa» («котишься») – как «rolling»; «liberalishki» («либералишки») оставлено без перевода. Выражение «Khoroshen’koe polozhen’itze» («Хорошенькое положеньице») намеренно переведено неверно как «a pretty business» (т. е. «красивое дело» – по другому значению слова «хорошенький» – красивый).

Наиболее длинные и не искаженные гибридными формами русскоязычные фрагменты содержатся в гл. 7 (от слов «Tam nad ruch’om» и до слов «a, sudar’?») и в гл. 17 (от слов «Yablochko, kuda-zh ty tak kotishsa?» и до слов «i soobshchil im»).

Андрей Бабиков

Приложение

I

В. В. Набоков – Дональду Б. Элдеру[151]

Крейги-Сёркл, 8

Кембридж 38, Массачусетс

22 марта 1944 г.

Дорогой мистер Элдер,

наконец-то шлю вам краткое изложение оставшихся глав моего романа.

Содержание «Человека из Порлока»[152] нелегко передать в двух словах. Если я скажу, что сочинение романа требует усердного обращения к критическим и оригинальным исследованиям в таких далеко отстоящих областях, как шекспироведение (главным образом «Гамлет») и некоторые аспекты естествознания, то это лишь смутно обозначит границы данного вопроса. В этой книге я намерен обрисовать некоторые тонкие достижения современного сознания на тускло-красном фоне кошмарных притеснений и преследований. Филолог, поэт, ученый и ребенок – жертвы и свидетели того опасного уклона, который принял мировой уклад несмотря на то, что его украшают филологи, поэты, ученые и дети. Боюсь, я выражаюсь слишком прямолинейно, поскольку вообще трудно дать краткий обзор того, в чем ритм и атмосфера важнее физической схемы. И трудность усугубляется тем обстоятельством, что идея книги значительно шире, чем страдание, испытываемое свободными умами на худших поворотах ухабистого века; ее идея, по сути, является чем-то принципиально новым и посему требует трактовки, несовместимой с простым описанием общей темы. Хотя я и не верю в миссию «подающих надежду» книг, цель которых состоит в решении более или менее преходящих проблем человечества, я все же полагаю, что некое совершенно особое качество этой книги само по себе является своего рода оправданием и искуплением, по крайней мере, в случае мне подобных.

Как было показано в общих чертах в первых главах, герой книги, профессор Круг, – человек гениальных способностей, и тоталитарное правительство его страны изо всех сил стремится привлечь