два высвистал за ночь]. Здесь она попала в аварию. – Просторечная фраза солдата напоминает слова анонимного подвыпившего рассказчика в 12-м эпизоде «Улисса» Джойса: «gob, must have done about a gallon» («ну сила не меньше галлона напрудил» – в переводе В. Хинкиса и С. Хоружего). В этом эпизоде аноним рассказывает о том, как в кабаке Барни Кирнана собралась патриотическая компания, к которой присоединился и Леопольд Блум, но которого, как еврея, собравшиеся недолюбливают и считают чужаком. Возникший вскоре конфликт кончается тем, что Блум садится в кэб, а один из самых ярых патриотов, называемый Гражданином, запускает в него жестяную банку. Эта сцена повторяется уже в гл. 6 романа Набокова, в конце которой Круг, повздоривший с деревенскими полицейскими в участке, садится в повозку, провожаемый насмешками: «Один из крестьян с рассудительным видом слегка постучал себя по виску, и его приятель кивнул. Стоявший за открытым окном молодой полицейский нацелился огрызком яблока в спину Круга, но его остановил более степенный товарищ. Повозка тронулась». В «Улиссе» приведенные слова звучат, пока рассказчик справляет малую нужду, однако мысли его бродят вокруг разных тем: «пока выпускал свой заряд я себе говорю я ж замечал ей-ей что его (две пинты от Джо и у Слэттри одна) его так и тянет куда-то смыться <…> а когда они жили в (темная лошадка) Сикун рассказывал как бывало сидят за картами а они представляются будто ребенок болен (ну сила не меньше галлона напрудил) и эта его вислозадая половина сообщает по внутреннему телефону мол ей лучше <…>» (Джойс Дж. Дублинцы. Улисс. С. 631. Курсив Джойса). Здесь обращает на себя внимание упоминание жены и больного ребенка – и схожим образом мысли Круга во время поездки и в придорожной сцене обращены к его сыну, а о жене он вспоминает сразу же после грубой фразы солдата.

В статье «О некоторых анаграммах в творчестве Владимира Набокова» А. А. Долинин сделал попытку интерпретировать слова солдата как зашифрованное «письмо» Ольги, адресованное Кругу. Приведем его аргументы: «<…> после того, как мотив письма в загробный мир или письма из загробного мира (недешифруемого письма) уже развит, появляется, как я думаю, и сама анаграмма. В очень важной сцене. Сын Круга убит. Круг об этом еще не знает. Его везут в санаторий <…> где произошло это ужасное происшествие. По дороге машина с Кругом останавливается в горах на том самом месте (место маркировано), где Круг и его жена попали в автомобильную аварию <…>. Сопровождающий Круга начальник тайной полиции Кристалсен читает в этот момент длинное письмо личного свойства (опять мотив письма). Круг выходит из машины и долго стоит у скалы. Один из солдат, наблюдающих за Кругом, произносит странную фразу <…>. Фраза как бы мотивирована на уровне материально-телесного низа, по выражению М. М. Бахтина, так как солдат думает, что Круг стоит у скалы и мочится, потому что выпил два галлона пива. Но сразу обращает на себя внимание некоторая странность этой фразы. Мы никогда не используем увеличительный суффикс с мерой объема. Кроме того, интересно, что слово “галлон” написано в этой фразе с одним “л” (во всех других случаях романа <sic!> оно написано с двумя). Сама фраза, начинающаяся со слова “поди”, кажется искусственной. В ней сразу обращают на себя внимание две вещи. Анаграмма имени мертвой жены Круга (“галон – Ольга”) и анаграмма имени убитого уже к тому времени мальчика, сына его, Давида (“поди… два”). В самом начале этой фразы мерцают два имени убитых героев книги. Если это мотив письма, то это некое письмо от убитых, письмо, посланное из другого мира с позиции полного авторского знания о том, что было, о том, что есть, и о том, что будет. Можно ли расшифровать эту анаграмму? Она очень длинная, в ней тридцать три буквы. <…> Ясно, что в этой фразе <…> прочитываются некоторые ключевые слова романа. <…> Таким образом, здесь анаграмма – это некое сообщение о том, что и Ольга, и Давид просто вышли из этого жуткого, жестокого, чудовищного мира в некоторый иной мир, в “счастливую ночь”, как в конце романа бабочки входят в ночной и счастливый мир автора. Единственный вариант, который у меня получился и который полностью соответствует всем буквам, – это письмо следующего содержания: “Наш Давид выполз в ночь счастья. Ольга”. Это не самое удовлетворительное решение, но, однако, мотивированное. Оно мотивировано темой выползания через туннель (напомню, что любимая игра мальчика Давида – это ползать через туннель)» (Культура русской диаспоры. Владимир Набоков – 100. С. 105–106).

Сделанный из этого набора искаженных деталей и прямых ошибок (Круга везут вовсе не в «санаторий», у Кристалсена должность секретаря Совета старейшин, а не «начальника тайной полиции», Ольга не была убита, а бабочка в конце романа только одна – душа Ольги, на что указывает Набоков в Предисловии) вывод о том, что фраза является «письмом» Ольги, нам представляется неубедительным.

Прежде всего, слабым местом долининской интерпретации оказывается уже само стремление строить именно русскую анаграмму из этой фразы, то есть исходить из того, что анаграмма не только есть, но и что автор предназначил ее русскоязычному читателю, тогда как роман был написан для читателя англоязычного и издан в Америке. Фраза написана латиницей, что позволяет англоязычному читателю, подозревающему в ней шифрованное сообщение, искать английские слова и выражения (к примеру: «a long day» – «долгий день», «last day» – «последний день», «against all odds» – «вопреки всему», «goal» – «гол», «цель») или имена («I. V. Stalin» и даже «A. A. Dolinin»).

Во-вторых, анаграмма у Набокова всегда выразительна, экономна и точна, как шахматная задача (к примеру, дешифрованная Г. Барабтарло псевдоитальянская фраза в «Приглашении на казнь» «Mali è trano t’amesti» – «Смерть мила – это тайна» или раскрытая нами анаграмма в имени кровавого вождя бунтовщиков в «Трагедии господина Морна»: Тременс – Смертен), однако слово «наш», которым Долинин начинает свою версию, оказывается попросту лишним (чей же еще может быть Давид в послании жены к мужу, к тому же сообщающей свое имя?). Ничто не мешало Набокову, если бы он строил фразу-анаграмму, обойтись без этой «пассивной пешки», добавленной ради исправления «наспех состряпанной шахматной задачи» (как сказано в гл. 6 романа по другому поводу).

В-третьих, выражение «выполз в ночь счастья» (по-видимому, должно быть «счастия», так как в разбираемой фразе три буквы «и», а в версии Долинина только две, считая с «ы») представляется до того неуклюжим и нелепым, что само по себе нуждается в дешифровке и «переводе» на литературный язык, даже без анаграмматического препятствия. К тому же «ночь счастья» (или счастия) звучит плоско и двусмысленно, и если любимой игрой Давида, как пишет Долинин, было ползанье по туннелям (хотя в последних главах он предпочитал играть в поезд), то после смерти «выползти» он должен был к свету, а