– Кто-то еще должен быть?

– А почему ты здесь?

– А где ж мне? – Жена тоже стала удивляться. – Закончилась путевка, вот я и приехала. Какое сегодня число?

– Забыл.

– Может, ты все-таки подойдешь?

– Да, конечно, – спохватился Павел Сергеевич. Вошел в кабинет, сел рядом на диван.

– Плохо с памятью стало, Паша? Провалы?

– Ничего не означает.

– Надеюсь, – сказала жена.

– А у тебя? У тебя хорошо с памятью?

Павел Сергеевич спрашивал со значением, приблизив к жене лицо, глядя в глаза. Но смысл вопроса, похоже, был Марии Петровне непонятен. Брови ее чуть дрогнули, и только. В ней уже трудно было узнать Машу из станционного буфета, бессловесную девушку в фартуке и резиновых перчатках.

Проснулся от стука, топота. Опять в потолок била дробь чечетки, молотком в голову била: выходи, Паша, выходи! Он рванулся, испугав жену, с постели, выскочил из спальни.

Сын Валерий стоял посреди кабинета, ноги его выбивали дробь. Он был один, без своего партнера. Павел Сергеевич остановился в дверях, разочарованный.

Валерий сказал ему с грустной усмешкой:

– Давай!

Отец присоединился, постучал ногами. Но не получалось у них, не ладилось. Валерий засмеялся и сел на диван.

Павел Сергеевич спустился по лестнице. И тут вдруг двери спальни распахнулись, вышел… Гундионов. Не старый еще, каким был два десятка лет назад.

Это было тогда, в той жизни.

Гундионов вышел из спальни и, приложив палец к губам, шепотом сказал своему водителю:

– Тсс! Иди за мной.

Он завел Павла в сад, в укромный уголок. Здесь они сели на лавочку.

– Ты ведь холост? – спросил Гундионов.

– Ну, как сказать. И да, и нет.

– Так и скажи. Расписаны?

– Да вроде есть задумка.

– Задумка мне нравится, – кивнул Гундионов. – Надо тебе жениться. Но на другой женщине.

– Зачем же мне другая?

– Ты брось. Я тебя не зря холостым на работу брал, – сказал Гундионов. – Свои виды, значит, имел. Вот я хочу, чтобы ты на Марии женился.

– Это на какой же?

– Ну, какая есть Мария?

– Ваша, что ли? – Павел смотрел оторопело.

– Моя, моя, – сказал Гундионов, и голос его дрогнул. – Не могу, пойми ты, я с ней жизнь соединить. Призван я. Слишком много на другой чаше весов. Но хочу, чтобы у нее счастье было. Семья, дети. Что ж она, не заслужила?

Помолчав, он продолжал с усмешкой:

– Жизнь кого к мойке, кого в аспирантуру, кого куда, без разбору, без справедливости. Вот мы ее сейчас подправим, жизнь! – Глаза хозяина загорелись. – И тебе хватит баранку крутить. Я тебе, Паша, хор подарю. Ты пойдешь далеко, я это знаю. Другим станешь, сам потом удивишься. Я тебя только немного подтолкну, понял?

– Да. То есть нет, – сказал Клюев.

– Что ж тут непонятного? – удивился Гундионов. – Здесь дом, там хор. Тебе, ей. Всем сестрам по серьгам.

– А вам?

– А мне воспоминание, – с грустной улыбкой проговорил Гундионов. – Я уезжаю, Паша. Насовсем.

– Повышение?

– Угадал.

– Высоко?

Хозяин приблизил к нему лицо, прошептал:

– Дух захватывает.

Он помолчал и спросил:

– Ну? Согласен? Мы договорились?

– Я… я подумаю, – выдавил Павел.

– Это будет памятью нашей дружбы. Ты понял?

– А она знает? Маша?

– Да.

– И что, согласна? – спросил Павел.

– Тоже – да, – опять грустно улыбнулся Гундионов. И сказал: – Ну? Иди к ней. Иди.

Павел крадучись поднялся на крыльцо. Спиной к нему на веранде сидела Мария. На цыпочках он подошел к ней сзади, ладонями прикрыл глаза. Мария не пошевелилась, ни слова не проронила. Она знала, кто пришел и стоит у нее за спиной, и упрямо молчала. Но Павел был терпелив, ладоней не отнимал. Так он стоял долго, пока Мария все так же без слов не погладила его руку.

Жена сказала:

– Тебе, Паша, повестка.

– Так!

– К следователю. Я не стала расписываться.

– Да-да.

Он прошел в гостиную, взял из рук Марии Петровны повестку.

– Ну? Что бы это могло значить? – спросила жена.

– Конец нашей жизни.

– Будем умирать?

– Наоборот. Нам теперь не страшен серый волк, – усмехнулся Клюев.

– Что за панические настроения! – сказала Мария Петровна. – Мы в этом доме прожили целый век, вложили уйму средств. Это уже давно наша собственность, так или иначе.

– Да-да, – кивнул Павел Сергеевич.

– Что – да-да?

– Вызывают не по поводу дома.

– Других не существует, – сказала жестко жена. – Это единственная их зацепка, а остальное – дело, как говорится, негосударственное и вообще быльем все поросло. Наш дом им всегда мозолил глаза, особенно твоему Лялину, который тебя подсиживает, это опять его рука! Кстати, – продолжала оживленно Мария Петровна, – ты правильно решил уйти от прямой конфронтации, этого не надо!

– Я молодец, – сказал Клюев.

– Эти все волны еще схлынут, Паша.

Мария Петровна замолчала, стала смотреть бумаги, которые лежали перед ней стопкой.

– Тут у меня подколото, счета и прочее. Но, главное, Андрей Андреевич обещал заново оформить дарственную, это решит дело.

– Какой Андрей Андреевич?

– Ну, Гундионов. Я ему утром звонила.

– Вот как, – слегка удивился Павел Сергеевич.

– Ну да. Ему, кстати, тоже не понравилось твое настроение, – усмехнулась жена. – Опасается, как бы ты не наломал дров, неправильно истолковав его слова.

– Какие?

– Уж не знаю, что он тебе говорил, когда был здесь в мое отсутствие, – сказала Мария Петровна и снова углубилась в бумаги.

– Ты часто ему звонишь? – спросил, помолчав, Клюев.

Жена подняла голову:

– Иногда.

И снова склонилась над бумагами. Павел Сергеевич сидел напротив, смотрел на жену. Потом поднялся и, зайдя ей за спину, закрыл ладонями лицо. Мария Петровна вздрогнула, замерла. Он опять долго стоял сзади, а она сидела в напряжении и вот дотронулась до его руки. И, обернувшись, подалась к мужу, тот вдруг схватил ее, сжал, стал целовать. Но она уже испуганно отстраняла его, объятия ее душили, и тогда Клюев столкнул жену со стула, она неловко повалилась на пол. Только и успела вскрикнуть: “Шакал, Шакал!”