– Пашка!

Павел Сергеевич знал, что делать. Приподнял спящего, понес его на руках к дивану. Уложив, снял с гостя туфли, стаскивал с него пиджак, брюки.

Гундионов улыбнулся во сне, сказал:

– Узнаю твою руку, Паша!

А Павел Сергеевич в эту минуту стоял над ним, замерев. Очередь дошла до галстука, надо было развязать узел у гостя на шее. Но заботливый хозяин словно погрузился в раздумье. Так и стоял, сжимая в руке галстук, и было мгновение, когда готов был не развязать узел, а затянуть потуже, насколько хватит сил.

Но только усмехнулся сам себе. И, развязав проклятый узел, освободил шею Гундионова.

Проснулся от стука, топота над головой. Качалась люстра, ломилась к нему в спальню новая жизнь, гнала вон из тихого уголка, из недолгого забытья. Чечетка била в голову: выходи, Паша, выходи!

Ноги гостя выбивали дробь, лицо выражало полное удовольствие. Увидев Павла Сергеевича на пороге, он закричал:

– Вот так-то! Можем!

Да, он мог. И у сына получалось. Сын Павла Сергеевича топал от души, поспевая за стариком. Они стояли друг против друга посреди кабинета. Звенели стекла в окнах, дрожали картины на стенах.

– Давай, молодой дедушка! Давай! – позвал гость.

Павел Сергеевич присоединился без охоты, получилось у него нескладно. Потопал немного, сел на диван. Гундионов смотрел укоризненно, с удивлением:

– Разучился! Как же так, Паша? Забыл! – Он замер посреди комнаты: очень был огорчен.

– Картины на стенах твои? – спросил погодя. – Ты еще и художник?

– В свободное время.

– Кто же тут изображен?

Одна из картин привлекла внимание гостя. Подошел к стене, долго смотрел.

– Кто же это, кто? Вот человек на фоне леса?

– Никто конкретно.

– А все-таки?

– Никого не имел в виду.

– Это же я! – сказал Гундионов. – Я!

Он снова повеселел. Подмигнул хозяину:

– Значит, имел в виду. Я сам твоей кистью водил!

Сын напомнил:

– Андрей Андреевич, на пляж! За мной!

– Вперед, Валерий! – подхватил гость, и через мгновение они были у двери, так неразлучной парочкой и выпорхнули из кабинета. Павел Сергеевич пошел следом.

На глазах всего дачного поселка, высыпавшего в погожий день на берег, он втаскивал в воду Гундионова. Тот висел на нем, обхватив шею, дрыгал ногами, фыркал. Еще успевал оправдываться: “Не обессудь, не могу я по корягам, не могу!” Выйдя на глубину, Павел Сергеевич сбросил с себя ношу, старик уплыл.

Одиночество было недолгим. Возникла рядом голова в очках.

– Ждал вас на корте. Где вы? – Партнер по теннису, взволнованный, подгребал ближе. – Надо ехать на смотр! Бойкот отменяется. Фомичев обещал поддержку. Вы берете слово на конференции, он выступит следом. Всю правду в глаза, без дипломатии. Двойным ударом по хребту рутинерам. Сейчас или никогда!

– Никогда, – сказал Павел Сергеевич.

– Прошу разъяснений.

– Оставьте меня в покое.

Голова теннисиста на мгновение скрылась под водой, казалось, он пошел ко дну.

– Вы что, капитулировали? Не верю!

– Я болен, извините.

– Но за вами люди! Есть обязательства в конце концов.

– Нет обязательств.

– Вы действительно больны! – проговорил растерянно партнер.

Клюев перевернулся на спину, поплыл. Оторвавшись от собеседника, он перестал грести, лег на воде и лежал, прикрыв глаза.

И услышал другой голос:

– Ты, Паша, с этим делом не тяни. Ты его успокой, приложи свое волшебное умение. Ведь мы пока плаваем, он пишет и пишет. Я волнуюсь: а вдруг в тебя рикошетом? И спросят строгие люди: куда это запропастился Паша по кличке Шакал? Откуда взялся Павел Сергеевич, без пяти минут заслуженный? Интересный ведь вопрос!

Павел Сергеевич перевернулся в воде, чуть не захлебнулся. Гундионов засмеялся и уплыл.

– И всё же, – спросил сын, – кто он, этот человек?

– Старый человек прежде всего. И я многим ему обязан.

– Помнишь добро, уважаешь старость. Это заметно. Бросается в глаза!

– Что именно?

– Твоя зависимость.

– Ты подумай о своей зависимости. Пока что ты, как маленький, вцепился в юбку жены и, по моим прогнозам, будешь держаться за нее всю жизнь.

– Это в моем характере, допустим. От кого-то зависеть. Но про тебя не скажешь, что ты слуга! Я привык, что все вокруг для тебя и ради тебя, и ты это, наверное, заслужил не по должности, раз тебе прислуживают все подряд. В чем же дело? Что между вами? Какие страшные тайны?

Обсыхали на берегу. Гундионов все барахтался в реке. Они на него смотрели и о нем говорили.

– Он много для меня сделал. Все сделал в свое время.

– Когда учился в консерватории?

– Я не учился в консерватории.

– Вот как! – удивился Валерий.

– Да.

– Как же ты стал дирижером? Без диплома?

– С поддельным дипломом. Но это не помешало мне добиться некоторых успехов, – заметил Павел Сергеевич.

– Так ты самородок, папа!

– Да, наверное. Похоже на то, – усмехнулся Клюев.

Сын смотрел растерянно, с тревогой. Он сказал:

– Ну? Какие еще нас ждут открытия? Слушай, мне это все не нравится!

– Это правда, что поделаешь.

– Такая правда не нужна. Ничего хорошего не будет. Тем более это ведь еще не вся правда, верно? – Помолчав и не дождавшись ответа, Валерий произнес твердо: – Ты вот что, ты гони-ка его в шею, своего благодетеля! Пока не поздно.

– Не могу, – отозвался Павел Сергеевич.

– А хочешь, – вдруг прошептал сын, – он сейчас утонет? Раз – и нету. Никто не заметит.

Лицо Валерия было серьезно. Клюев похлопал его по плечу:

– Он в воде не тонет, в огне не горит!

– Проверено?

Гундионов уже призывно махал Павлу Сергеевичу, кричал:

– Пашенька, сюда! Вылезаем! Пашенька!

Клюев пошел вытаскивать гостя из воды.

Позвонил в дверь. Открыла женщина средних лет в халате.

– Леонид дома?

– В рейсе. Вы кто?

– Приезжий. Коллега бывший.

Стал спускаться по лестнице. Женщина все стояла в дверях, потом пошла следом. Он спускался, и она молча спускалась. Вышел из подъезда, двинулся к арке, пересекая двор. Тут женщина догнала Павла Сергеевича, схватила за рукав: