Хозяина своего Павел обнаружил на кухне возле мойки. Гундионов стоял на коленях на кафеле перед онемевшей от испуга молодой женщиной в фартуке и резиновых перчатках и говорил, прижав руку к сердцу:

– Я люблю тебя и любил всегда, я узнал тебя и теперь не потеряю ни за что! – Он был в крайней степени волнения. – Я не могу на тебе жениться, потому что женат, а развестись в моем положении невозможно, но ты ведь помнишь, как я тебя любил в том походе на Волге, когда этих всех еще и близко не было, а мы с тобой жили и любили друг друга, Мария! И ты мне сейчас поверь, я не исчезну, как тогда, я приду за тобой и озолочу в силу своих нынешних возможностей, как, помнишь, озолотил, когда со Стенькой купца на реке грабанули?

Сказав всю эту чушь, Гундионов бодро поднялся с колен и представил Клюева:

– Мой водитель и друг. Тут рядом его деревня. Мы туда отправляемся. А то ведь он домой носа не кажет, оторвался от корней, негодник. Но с утра пораньше ты жди нас, Мария Зимина, приедем за тобой!

Гундионов удалился, отвесив поклон. Павел потащился следом. Женщины, ни та, ни другая, так и не двинулись с места.

Мылись в деревенской бане. Павел тер Гундионову спину.

– Шрам-то с войны у вас? – спросил он.

– Ага, с войны, – проворковал размягченно Гундионов.

– Штык, что ли, не пойму?

– Копье. Драпал, было дело, вот тут мне один с лошади копьем.

– Это что ж за война такая? – засмеялся Павел.

– Мало ли их было, проклятых.

Павел не вытерпел, забылся:

– Ладно языком-то трепать! Не может такого быть!

– Но бывает. Иногда, – не обиделся Гундионов. – Очень редко. Крайний, конечно, случай. Ну, что стоишь? – Он все же с опозданием рассердился. – В бане с веником стоит, варежку раскрыл! Бей, хлещи! Хлещи меня!

– Слушаюсь, – кивнул Павел.

Он не бил – он избивал Гундионова веником. Изо всех сил, с остервенением. Он отводил душу, но скоро устал и уже не получал удовольствия от случайной этой трепки, тем более что удовольствие получал сам наказуемый. Начальник его смеялся, пищал и иногда вскрикивал:

– Ох, Пашка, милый, дорогой! Ой спасибо! Ой услужил! Ох, век не забуду! Да чего там век, – заговорил он вдруг осмысленно. – Как деревня твоя называется?

– Малиновкой называется.

– Теперь в твою честь будет Павловка, – заключил Гундионов. – Нет, отставить. Лучше: Павловская слобода! Как?

– Годится, – оценил Павел.

Ночевали в доме Клюевых, в избе. Все улеглись, Гундионов уже всхрапнул раз-другой на печи. Павел вышел во двор покурить.

У крыльца в одиночестве стояла старушка.

– Ты, бабушка, чего тут? Ложись иди, – сказал Павел.

– Это кто ж такой? – проговорила старушка.

– Кто?

– Да на печи лежит.

– А! Сам Гундионов. Хозяин наш, поняла?

– Так кто? – упрямо твердила старушка, лицо ее было испуганным.

Павел сжалился:

– Ты чего, бабушка? Да шеф мой, шефуля, шефчик.

– Малость с придурью, а так ничего, хороший мужик.

Старуха перекрестилась. Залаяла собака.

Коридор, дверь. За дверью комната, человек в пижаме за письменным столом. Изучает бумаги, помешивает ложечкой чай в стакане.

– Войдите. Это кто? Ближе, пожалуйста. Они мне устроили аварию, я почти не вижу. Но обострилось внутреннее зрение. Можешь не представляться, Павел Клюев. Вот ты и пришел ко мне, настал этот день! Садись, рассказывай. Как жизнь, какие дела?

– Идут дела.

– Наслышан. Слежу за тобой. Радуюсь. Талант талантом, он на тебя с неба упал, а характер сам приобрел, верно? Дома у тебя как?

– Всё хорошо.

– А сам? Устаешь? Как здоровье?

– Не жалуюсь.

– Пришел меня убить? Действуй. Теперь осечки не будет. Ткнешь пальцем – и готов. Умру от старости.

– Вы прекратите! – сказал Павел Сергеевич.

– Ты никуда не денешься. Это в голове у твоего хозяина. Прочтешь его мысли и убьешь. Так было не раз.

– Я никого не убивал.

– И это придется взять на душу! – Брызгин извлек из стола папку. – Вот, досье на тебя. Его мысли, твои свершения. Он и не приказывал, а ты действовал!

– Под гипнозом, что ли? – усмехнулся Павел Сергеевич.

– Не исключаю. Но главное, сам хотел угодить. Вот так, Павел Клюев!

Зазвонил телефон. Брызгин взял трубку:

– Занят. Нечего советоваться. Не можете без няньки, Сырцов. Разбирайтесь.

И снова обернулся к гостю:

– Был на концерте у тебя, Верди слушал. Я твой горячий поклонник. – Старик разглядывал Павла Сергеевича с доброжелательным любопытством. – Ты не огорчайся. Все, вместе взятое, не потянет на срок. Тебя, может, и не посадят совсем. Точно не посадят.

Помолчав, счел нужным договорить:

– Если, конечно, не причастен к аварии. А есть у меня такое подозрение, есть!

– На чем основано? – поднял голову Клюев.

– На твоей совестливости. Ты когда-то дочку мою в хор зачислил, квартиру ей вне очереди. Уж не за талант же, там им и не пахнет. Что, совесть замучила? Вот так-то, Павел Клюев! – Брызгин рассмеялся. – Не делай добрых дел!

Тут в дверь постучали, на пороге возник еще один старик, тоже в пижаме. Строевым почти шагом он подошел к столу, вручил Брызгину бумаги. Тот взял молча, посмотрел, кивнул. Старик удалился.

– Поверь, я на тебя зла не держу, – сказал Брызгин. – Попался ты ему на пути, не повезло. Что ж теперь? Жил достойно чуть не четверть века – и всё прахом? Несправедливо! Видишь, – вздохнул он, – я тебе сочувствую и тебя же разоблачаю. Какой выход?

– Вы бросьте ваши бумажки и не сочувствуйте, – сказал Клюев.

– Да я бы бросил.

– В чем же дело?

– Не в тебе, конечно, – ответил Брызгин. – Ты кто? Ты несчастный человек, если разобраться. Ты никто, кем бы там ни был. Только часть его, руки. Чтобы схватить его за руки, мне придется схватить тебя, Павел Клюев! Ты понял?

– Да. Нет выхода.

– Выход всегда есть, – вдруг лукаво улыбнулся Брызгин. – Ты подумай.

– Ума не приложу, – сказал Павел Сергеевич. – Только убить вас. Но я предпочитаю более приличный вариант.

– Деньги? Деньги пригодятся пенсионеру! – усмехнулся Брызгин. – Но не там ищешь, не там.

Павел Сергеевич только пожал плечами.

– Эх, Гундионов, Гундионов! – вдруг с грустью произнес старик. – Вечно ты подсовываешь мне какого-нибудь ничтожного слугу. Где же ты сам, Андрей? Как мне до тебя добраться?!