После уроков дети бросились к родителям.

– Не бегать! – крикнула Джинда, командир отряда Халины.

Мою дочку сложно было не заметить в толпе – у нее были золотистые, как у мамы, волосы, и она была на ладошку выше других детей в классе. Халину оставили на второй год из-за того, что она не выучила таблицу умножения, так что в десять лет она была на год старше своих одноклассников. Я не могла налюбоваться на дочь, она для меня – дар Божий за все, что пришлось пережить. Дети здоровались с родителями. Халина пожала мне руку и формально поцеловала в щеку. Даже после проведенного в этом мрачном месте дня от нее приятно пахло мылом и свежестью.

– Мама, добрый вечер, – поздоровалась Халина.

Товарищ Джинда с улыбкой отметила, что все дети на месте, и пошла собирать следующий класс.

– А настоящий поцелуй для мамы? – попросила я.

Халина взяла меня за руку:

– Ты же знаешь, по-настоящему не разрешается.

Мы пошли к выходу, а я подумала: «Какая же она стала серьезная!»

– И как прошел день самой чудесной дочки на свете?

– Я не чудеснее других.

– А как тихий час? Сегодня лучше?

В детском центре детей приучали есть, спать и даже ходить в туалет по часам.

– Я просто притворилась, будто сплю.

К пятидесятым годам в стране правила плохо замаскированная марионетка Москвы – Польская объединенная рабочая партия, или ПОРП. Сталин уже умер, но его методы правления никуда не делись. В Ялте он обещал союзникам, что в Восточной Европе пройдут свободные выборы и воцарится демократия, но вместо этого установил в каждой стране коммунистическое правительство, и Польша не была исключением. В результате мы получили пародию на выборы, никаких независимых партий и никакой критики партии. Вся политика основывалась на коллективных потребностях. Меня перевели в новую больницу медсестрой в отделение травматологии, а Петрик работал полную неделю на фабрике под Люблином.

– Я поговорю с твоей учительницей, – решила я. – Она должна проследить за тем, чтобы ты днем спала.

Ребенку, который встает в пять утра и только в семь вечера его забирают из школы, нужен полноценный отдых в течение дня.

– Мама, не надо. Я не маленькая. А если ты пожалуешься, товарищ Джинда в обед снова поставит меня в конец очереди. И вообще, мне так нравится. Вместо того чтобы спать, я могу придумывать, что буду рисовать на выходных.

У меня ногу закололо, пока я поспевала за дочкой вдоль очереди за бесплатным питанием.

– Халина, но у нас нет красок.

– Зато есть кисточки бабушки.

– Как у тебя с математикой?

– Товарищ Джинда сделала карточки-подсказки. Я, наверное, в детской группе по математике просижу, пока не стану взрослой, как ты. Ненавижу таблицу умножения.

– Я – медсестра и без математики мне не обойтись.

– Марта обещала подарить краски на день рождения.

– А когда распределительные экзамены?

– Не знаю.

Халина подобрала веточку и на ходу рисовала полоски на земле.

– Товарищ Джинда разрешила тебе участвовать в команде синих?

– Да.

– Вот так легко и просто?

– Ага. После того как я сказала ей, что нет никаких доказательств воскрешения Иисуса, она мне все разрешает.

Я резко остановилась, даже икру больной ноги свело.

– Кто тебе это сказал?

Халина пожала плечами:

– Не помню.

Я для себя решила, что переговорю об этом с Джиндой. Тема религии в школе была под запретом. Мы на мессу-то ходили окольными путями, каждый поход в церковь – как черная метка. Да еще были люди, которым власти платили за доносы на тех, кто ходит в церковь.

Детский центр был в двадцати минутах ходьбы от нашего дома. После рабочего дня нога всегда давала о себе знать, но мне еще повезло – многие медсестры получили жилье за городом и могли навещать своих детей только по выходным.

А еще нам повезло, что папе удалось сохранить место на почте, и мы все остались в нашей люблинской квартире. Мы с Петриком и Халиной занимали старую спальню, Зузанна спала в своей старой кладовой, где как раз хватало места для кровати, а папа с Мартой – в комнате, которую он когда-то делил с мамой, но я старалась об этом не думать.

Еще с порога нас встретил сдобный запах: Марта снова пекла «калачики» – любимое печенье Халины.

– Бабуля! – крикнула дочь и побежала к Марте.

Марта отвернулась от плиты и приняла ее в объятия:

– Моя маленькая печенинка.

– Ты купила мне краски?

– Халина, выпрашивать подарки некрасиво! – одернула я дочь.

– Все хорошо, она ведь еще ребенок. – Марта усадила Халину за стол с тарелкой абрикосовых «калачиков».

– Она должна понимать.

Я прошла по небольшому коридору в свою комнату, нога болела так, будто с каждым шагом в икру втыкали раскаленную кочергу. Моя старая кровать стояла у одной стены, а маленькая кровать Халины – напротив. В последнее время я все больше ночей спала с дочкой.

Я не могла вспомнить, когда именно мы с Петриком стали спать раздельно.

Петрик читал. Он еще не переоделся после возвращения. Его направили работать на фабрику по пошиву женской одежды в новом пригороде Люблина – Хеленове. У них там было свое училище, а еще строилось жилье, и мы встали в очередь на квартиру.

Это может показаться странным, но мне нравилась роба Петрика. Комбинезоны удачно подчеркивали его широкие плечи и длинные ноги.

– Что читаешь? – спросила я.

Больше всего на свете в тот момент я хотела лечь на кровать и дать отдых ноге.

Петрик не ответил.

Книжка была обернута в коричневую бумагу, но я знала, что это «Доктор Живаго» – один из многих запрещенных в то время романов. Петрик соблюдал осторожность, после того как его друга Александра сослали за чтение эссе Г. Торо «О гражданском неповиновении».

Я бросила сумку на кровать.

– Как работа?

– Сегодня забрали Сымбански. Прямо от станка. Не выполнил план. Он дал им бутылку водки, но его все равно забрали.

– Нам нужно как можно лучше…

– Третья мировая война – вот что нам нужно.

Я сняла рабочую одежду и осталась в одной комбинации. Петрик говорил, что я в ней похожа на американскую актрису тридцатых годов Мирну Лой.

– Халине надо подготовиться к экзамену по математике. Ты поможешь?

Петрик не отрывал глаза от книги.

– Не имеет значения, какие у нее оценки. Она все равно закончит, как и я, на конвейере.