Андреа пронизал страх. А еще — тревога за спутницу. Его наверняка тут же арестуют, хотя бы за то, что он появился в неположенном месте, и едва ли Бьянка сумеет добраться до Парижа одна, если учесть то, что надо ехать через всю Францию!

Андреа пытался нашарить документ, который переложил за пазуху. Тем временем Бьянка закрыла глаза и опустила голову на грудь своего попутчика, притворившись крепко спящей. Взгляд жандарма скользнул по красивому лицу молодой женщины, и он небрежно махнул рукой, давая понять, что не намерен ее тревожить. Проверил паспорта у двух других пассажиров и захлопнул дверцу кареты.

Через минуту дилижанс тронулся с места. Андреа сидел ни жив ни мертв, когда Бьянка обвила его шею руками и нашла губами его губы. Он вздрогнул, а потом будто окунулся в бездонный колодец. Невыразимая сладость и какая-то темная сила взяли в плен его душу и тело. Андреа изумился, поняв, что тоже целует Бьянку, более того — сжимает в объятиях, ощущая руками ее плоть до последней косточки.

Это был не призрачный, легкий, как прикосновение крыльев бабочки, поцелуй Аннеты Моро, а настоящий, горячий поцелуй женщины, которая претерпела много разочарований и страхов и все-таки сохранила все, что присуще живому человеку. Этот неожиданный поцелуй был печатью, скреплявшей невидимый договор, отчаянной благодарностью и дерзким обещанием чего-то большего, того, о чем он не смел и мечтать.

Когда они прибыли в украшенный геральдическими лилиями и перекрашенный в белый цвет Париж, разгорался великолепный летний день. Вдоль Сены прогуливались молодые люди с массивными тростями в руках и сигарами во рту, девушки щеголяли в шляпках, украшенных цветами. По реке проплывала странная штука, которая гудела и пускала дым, — это был недавно изобретенный пароход.

Андреа и Бьянкой овладело неестественное оживление, порожденное скорее волнением, чем радостью. Им чудилось, что они очутились в иной, лучшей жизни.

Под конец пути оба потеряли страх и относились к своему путешествию, как к большому, интересному приключению. Им везло: они ни разу не попались, не были задержаны. Они покупали продукты на фермах и ночевали в придорожных гостиницах, где зачастую делили одну кровать, но никогда не прикасались друг К другу.

Поцелуев больше не было, и Андреа ломал голову над тем, как истолковать то, что случилось в карете: как неожиданный порыв или намек на то, что их отношения могут развиваться дальше? Так или иначе, он не смел ничего предлагать или просить.

Его не привлекал чисто физический акт, он хотел любви, но не был уверен в том, что его можно полюбить. Он был изгоем, по сути стоял вне закона, у него не было никакого имущества. В своей внешней привлекательности Андреа тоже сомневался.

Он часто задавал себе вопрос, каким образом Бьянка Гальяни, девушка, о которой мечтали все юноши Лонтано, оказалась в руках такого жестокого человека? Однажды он рискнул произнести это вслух, и она ответила:

— Я вышла за Винсенте Маркато из-за безделушек и тряпок. Он был богат, а я мечтала о лучшей жизни. И поплатилась за это. Я его ненавижу. Я буду рада, если он умер.

Андреа рассказал ей о Жорже Ранделе, перед смертью назвавшемся графом Леруа де Лотрек, и своем обещании. Бьянка не возражала, чтобы он попытался разыскать Дамиана и Женевьеву, однако заметила:

— Чтобы внушать людям доверие, ты должен выглядеть иначе.

Андреа стало стыдно, ибо внешне он и впрямь походил на бродягу. У них остались деньги, и Бьянка отвела его сначала к цирюльнику, а затем к портному, благо, в те времена обычай прятать голову под искусственными волосами, завивать их и пудрить канул в прошлое, а одежда была строга и проста: сюртуки были сшиты по фигуре и напоминали военный мундир.

Стрижка, бритье и новый костюм сделали свое дело: Андреа почудилось, будто он впервые по-настоящему увидел себя в зеркале. Черный сюртук придавал ему некую мрачноватую строгость, четко ограничивая личное пространство, которое не дано было нарушать никому. На лице Андреа лежала печать сдержанности и твердости, он обладал способностью говорить и держаться в отстраненной, холодноватой манере, в чем таилась определенная сила.

И все-таки он произнес с долей горечи:

— Нам не удастся никого обмануть. Люди годами обучаются манерам!

— Смотри на меня, я тебе помогу и подскажу, как себя вести, — ответила Бьянка.

Андреа не посмел возразить, ибо в эту минуту любовался внешностью своей спутницы. Налет отчаяния и страха слетел с нее, будто пыль или горстка пепла, и она вновь стала самой собой: красавица-островитянка с тонким профилем, ясными глазами и веселой улыбкой. Черты ее лица были чуть неправильны, что придавало ей своеобразие и живость, а затаенная мечтательность смягчала природную яркость. Она казалась жгучей, как пламя, и вместе с тем свежей, будто заря.

Бьянка была одета нарядно и в то же время достаточно скромно: лиловое барежевое платье, светло-коричневый муслиновый спенсер, темно-коричневые остроносые туфельки, шляпка из золотистой соломки. Она умела кокетничать, не переходя определенную грань, и улыбаться так, что собеседнику казалось, будто в его душе вспыхивает маленькое солнце. А еще была наблюдательна: поглядев на руки Андреа, сказала:

— Купи перчатки и постарайся их не снимать.

Бьянка была права: у него были руки человека, много лет занимавшегося тяжелым трудом, — с навек загрубевшей кожей, не сходящей коростой мозолей.

Они не знали Парижа, потому взяли экипаж. Названный Ранделем адрес Андреа помнил наизусть, однако его ждало разочарование: похоже, великолепный особняк тесаного камня с витыми балконами был превращен в многоквартирный дом. Привратник не знал ни Жоржа Ранделя, ни Гийома Леруа — он ни разу не слышал таких имен.

— Этого следовало ожидать, — сказал Андреа своей спутнице. — Прошло десять лет, изменилась страна, изменились люди — все стало другим. Я ошибался, думая, что смогу выполнить свое обещание.

Он повернулся, чтобы уйти, и тут привратник вспомнил:

— Тут есть старуха, приживалка в одной семье. По-моему, она знала прежних хозяев этого дома. Я могу ее позвать.

Старушка приковыляла через четверть часа; она была похожа на нахохлившуюся птичку. Седые букли дрожали по сторонам ее морщинистого лица.

Она не знала Жоржа Ранделя, но когда Андреа назвал имя Гийома Леруа, будто помолодела на десять лет.

— Гийом! Мой дорогой Гийом! Я была его няней. Он жив?!

Что-то заставило Андреа солгать:

— Да. Но он далеко.

— Передайте ему, что я буду рада, если он навестит старушку Жюли.

— Обязательно передам. Вы не знаете его сына?

— Конечно, знаю! Иной раз Дамиан заходит ко мне.

Андреа затрепетал от радости.

— Вы можете сказать, где он живет?!

Старуха сходила в дом и принесла потрепанную бумажку.

— Он оставил адрес, но я ни разу там не была.