– Ему хочется уничтожить меня, – кричал Кастер. – Мне ли не знать его мстительный нрав! По приказу Гранта я торчу в Вашингтоне, как пес на цепи, в то время как полк нуждается во мне как никогда раньше! Думаю, коварный план президента состоит в том, чтобы не дать мне шанса вернуться на Запад и отличиться на войне! Вы сомневаетесь? Конечно, откуда вам знать Вашингтон и тех подхалимов и подлецов, которыми он кишит? Как будто мне есть дело до Белнапа и его грязных делишек! Если бы мы с Грантом увиделись, я бы сказал ему, что единственное, чего я хочу, – это исполнять свой долг на поле брани! Но он отказывается принимать меня!

Дав ему выпустить пар, я поинтересовался, чем, собственно, могу помочь? Кастер подпрыгнул, словно чертик из табакерки.

– Вы знакомы с Грантом, – заявляет он яростно. – Он уважает вас и не откажется выслушать! Вы с ним старые друзья и соратники, стоит вам похлопотать за меня – и ему придется пойти навстречу. Вы ведь не откажетесь? Вам ли не знать, что означает для меня эта кампания!

Я не знал даже, над чем больше потешаться: над его нахальством или наивностью – надо ж удумать, что Грант станет прислушиваться ко мне! Я попытался было втолковать ему это, но Джордж только отмахнулся.

– Грант прислушается к вам, помяните мое слово! Понимаете, ваше мнение значит очень много: вы человек нейтральный, не связанный никакими политическими интересами. Да и к тому же за вас поручился величайший в истории американец! Разве не сказал Линкольн: «Когда больше верить уже некому, обратитесь к Флэшмену»? Кроме прочего, Грант назначил вас в ту делегацию к сиу, не так ли? Он не откажется вас выслушать. Вы обязаны замолвить за меня словечко. Если не к вам, то даже не знаю, к кому тогда и обратиться. Я буду уничтожен, и это как раз на пороге величайшего успеха!

– Но послушайте, есть адвокаты и получше. Возьмите ваших друзей Шермана или Шеридана…

– Шеридан в Чикаго. Шерман? Хоть убейте, представления не имею, где его сейчас искать. Бог мой, доживи до этих дней Роберт Ли[226], я обратился бы к нему, и он бы за меня заступился! – Кастер стоял, сжимая и разжимая кулаки. На лице его было написано отчаяние. – Вы моя последняя, нет, единственная надежда! Умоляю, не подведите меня!

Парень явно спятил. Если у меня имеется вес в Вашингтоне, это, прямо скажем, новость, а идея убедить Сэма Гранта переменить отношение к этому чокнутому не пришла бы мне в голову даже в час послеобеденного забытья. С другой стороны, его просьбы меня уже достали, да и забавно будет сунуть нос в эту необычайно, судя по запаху, тухлую бочку с рыбой… И посмотреть, какой эффект может возыметь мое неортодоксальное мнение на Гранта – не ради Кастера, а ради собственного развлечения. В Нью-Йорке мне все равно невыносимо скучно. Так что я поупирался еще для виду, потом говорю, ладно, поеду в Вашингтон, похлопочу за вас, но только, мол, не стоит ждать ничего особенного.

– Вы благороднейший из людей! – восклицает он со слезами на глазах, хватает меня за руку и тащит на ланч.

Пока мы ели, он строчил, словно «гатлинг»[227], про то, что я должен буду сказать Гранту, про собственные свои бесспорные достоинства и про бардак в правительстве. Я не особенно вникал во все это, потому как внимание мое привлекло нечто совсем иное.

Сначала это был ее голос – высокий, чистый – произнесший с присущим янки акцентом: «Да, столик у окна. Оу-кей». Потом, когда она пошла следом за официантом, фигура – модницы семидесятых носили такие тугие корсеты, что трудно было представить, как можно в них сидеть.[228] Туловище дамы представляло собой правильные песочные часы: талию легко можно было обхватить двумя ладонями, зато проделать подобную операцию с верхней и нижней частью без помощи пары человек представлялось пустой затеей. Необычайно высокая – почти шесть футов от шляпки с перьями, увенчивающей иссиня-черные кудри, до подошв модных высоких ботинок. Занимая место, она повернулась представив моим взорам завораживающей красоты профиль. Величественные – этот эпитет лучше всего передает очертания ее прямого носа, лба и полных, чувственных губ и подбородка; кожа ее имела тот темновато-розовый оттенок, которым славятся итальянские красотки и, пожирая ее глазами, я ощутил, как из-под воротника у меня начинают валить струйки пара. Потом она повернулась в анфас, и сказать, что я остолбенел, будет не сказать ничего.

Ее правый глаз был закрыт расшитой алой шелковой повязкой с идущей через бровь и висок ленточкой того же цвета, что и платье. Не поймите меня превратно: я не питаю пристрастия ко всяким там одноногим, горбатым или шестипалым, но после первого потрясения вы бы поняли, что эта повязку не стоит принимать в расчет более, нежели сережку или пикантную родинку – ничто не в силах было заставить отвести взор от этого магнетического смуглого лица. Нотку диссонанса вносил резкий гнусавый выговор, озвучивший заказ: «Черепаховый суп, филе „бревурт“ средней зажарки, пудинг „старый индеец“, минеральная вода. Ага». Ну да, для поддержания достойной амазонки фигуры требовалось, видимо, немало питательных веществ. Скорее всего, итало-американка – зрелая пышность средиземноморья смешивалась с практичностью и деловитостью янки. Зрелая – тоже в самую точку: ей было около сорока, и это делало осиную талию еще примечательнее. Боже правый, как же она будет выглядеть без одежды? Погрузившись в сладостное созерцание, я и думать забыл про повязку на глазу – это даст вам понять мой настрой. Последнее, что я видел, когда мы выходили из обеденного зала, это как она сидит, прямая, как стрела, покуривая длинную сигарету и выпуская дым через изящные ноздри, внимательно озирая комнату единственным глазом. «Вот так, – думаю, – разошлись, как в море корабли, даже не окликнув друг друга, не говоря уж о том, чтобы соприкоснуться бортами».

Перенестись от этого экзотического видения к бородатой физиономии Улисса С. Гранта было, признаюсь как на духу, не слишком приятным кульбитом. По дороге я стоически выносил наставления Кастера: все, чего он рассчитывал достичь благодаря мне, это уехать из Вашингтона и вернуться в полк. Хотя мне сдавалось, что непрошеное вмешательство лайми, то есть мое, только усугубит ситуацию, это его проблема. Меня почти забавляла перспектива сыграть роль честного простака Гарри в Белом доме и устроить какую-нибудь заварушку. Когда генерал-квартирмейстер Инголлз услышал, зачем мы пришли, то заявил напрямик, что Грант спустит меня с лестницы. Я ответил, что склонен попытать счастья, и попросил его передать президенту мою визитку. Инголлз квохтнул, как старая курица, но некоторое время спустя меня провели в большую светлую комнату, где Грант сердечно пожал мне руку. Он еще раз поблагодарил меня за Кемп-Робинсон, поинтересовался здоровьем Элспет, фыркнул при упоминании об открытии филадельфийской выставки и спросил, зачем я пожаловал. Зная, с кем имею дело, я выложил все напрямик: