– Похудела, – вздохнула она. – Первую неделю вообще есть не могла. Осуждаешь, что постриглась и накрасилась?

– Нет-нет, что вы! Наоборот – восхищаюсь!

Та грустно усмехнулась:

– А куда мне деваться, Алечка? Муж молодой и здоровый кобель. А я – старая тетка. Вот и приходится… Но если б ты знала, как мне это дается! С каким отвращением.

Аля смолчала, сказать было нечего. Только подумала: «Бедная, бедная Алла! Невредная ведь тетка, хорошая. Бестолковая, конечно, но не змея. И, кажется, давно расплатилась за ошибки молодости. Даже с лихвой».

Заказали кофе и воду.

И Алла завела разговор. Вопрос был о даче:

– Что собираешься делать?

– Я? – удивилась Аля. – А я-то при чем? Какое отношение к даче имею я? Дача ваша, ваших родителей.

Алла возразила:

– Нет, дача твоя. Твоя и Анютина. Мама завещала ее внуку, твоему мужу. И я к ней никак, ни с какого боку. К тому же я ее ненавижу! И не только из-за Максима. Гораздо раньше, с далекого детства. Знаешь, как мне там жилось?

А, не знаешь. Так я тебе расскажу. Все лето, весь май и сентябрь там жили люди. Куча людей! Незнакомых и малопонятных. Отцовы друзья, мамины случайные подружки. Она же обожала общество! Ты ж понимаешь, – хмыкнула Алла, – светское общество! Нет, народец был всякий, не только торгашня и дельцы вроде моего папани. И актриски попадались какие-то заезжие, малоизвестные. И художники, и музыканты. Ну и, разумеется, деловые. Те, кто и в те годы делали бабки. Цеховики. Ты и представить не можешь, какие они делали бабки! Подпольные миллионеры, ни больше ни меньше! Денег навалом, а девать некуда – куда? Жрать ложками белужью икру – скучно и надоело. Любоваться своими бриллиантами и бояться их нацепить? Тоже невесело.

Ну ладно, курорты, Сочи, там, Пицунда, Крым. Там по вечерам на набережной можно было демонстрировать дорогие наряды и цацки. Но тоже осторожно: все под колпаком. Зарвешься чуть больше, не поделишься – все, кранты. Загребут. ОБХСС и прокуратура всех знали наперечет. Заграница – какая там заграница! Это тетя Соня туда моталась. Ей полагалось – муж большой человек. Пару раз она маму прихватывала, как-то устраивала.

Ну и развлекались, как могли и умели, – театры, кабаки, где тоже, кстати, что ни мэтр, официант – то стукач.

Что еще? Карты! Вот и нашли себе занятие, развлечение.

Собирались на даче и играли сутками, понимаешь? Входили в азарт. Мать моя, незабвенная Муся, была одной из самых азартных. Проигрывать не любила, требовала отыгрыша.

Вот и приглашала целую банду – человек по тридцать в доме, представь! И всех надо кормить, поить, укладывать спать. Со всеми надо общаться. Менять наряды, надевать украшения, делать маникюры и педикюры, вызывать парикмахера. Ну и, конечно, держать прислугу – повариху, подавальщицу, уборщицу и домработницу.

Муся ничего не делала, ничего, только смотрела список продуктов. Шофер Васька с поварихой ездили на рынок в Малаховку. Выгружались по часу, не меньше. Три холодильника в доме и здоровенный погреб – как прокормить такую ораву? А эти… в смысле, гости дорогие, вели себя как хотели. Как у себя дома, ничего не стесняясь. И интрижки заводили, и… всякое было. И это все при мне, при ребенке. По всему участку были расставлены шезлонги и раскладушки. Валялись, кто где хотел. Играли в пинг-понг, в бадминтон. Меня не приглашали. Меня вообще никто не замечал. Я не про гостей – им-то что! Болтается что-то под ногами – и ладно. Я про мать, Мусю. Ей было не до меня. Да и отцу, если по правде, тоже. Так, погладит по головке и отправляет спать. А мать даже этим не озадачивалась. Как лягу, так и хорошо. А по ночам орали как резаные – то спорили, то ссорились, то ржали, как кони. Им было весело.

Мне кажется, я ей вообще мешала. Подслушивала сплетни, лезла в разговоры, хотела на речку, в лес. Есть хотела. Книжку почитать на ночь.

Нет, голодной я не ходила – кормила меня повариха. Нальет супу и плюхнет тарелку. Теперь понимаю – некогда. Замученная была, задерганная. Прислуге было не до меня, у всех куча дел. Отец мне шмотки привозил, только ходила я замызганная, в грязных платьях. И нечесаная. Волосы длинные, густые и все в колтунах. Мать злилась, драла волосы и в конце концов остригла меня под горшок. Накануне школы, представляешь! Я рыдаю, а она ржет:

– Ты и так красавица, Алка! Не реви!

Читать я не умела, так и пошла в школу неграмотной. Стыдоба. Все читали, кто по складам, кто бегло. А я букв не знала.

Сезон у них завершался в конце сентября, и первого сентября в школу меня привел папашин шофер. А форму купили накануне, тридцать первого, потому что я устроила настоящую истерику. Купить купили, а подшить не успели. Так и нацепила – платье ниже колен. Стыдно было до слез. Голова обрита, платье велико, гольфы не белые, синие. Портфель дурацкий, черный, мальчиковый. В общем, красавица. Как Муся и обещала.

В конце сентября гулянки заканчивались, во всяком случае, в Москве гуляли скромнее, не с прежним размахом, тридцать человек в квартире не разместить. А десять – так, мелочь. Словом, не разгуляешься. Ну Муся и тосковала.

В общем, каждой весной я эту дачу ждала, как Голгофу. А в третьем классе меня стали отправлять в лагерь на все три смены. С одной стороны, это было прекрасно. А с другой… В родительский день они не приезжали – забывали, наверное. Посылок и писем не присылали. Раз за смену приезжал шофер Вася и привозил печенье, конфеты, вафли и яблоки. Писем мне не передавали. Потом мать сказала: «А зачем? Мы знали, что все хорошо. А если бы что случилось, нам бы сразу же сообщили!» А к другим родители ездили каждые выходные, первую черешню привозили, персики. Домашние пирожки. А я смотрела на это и… убегала в лес пореветь.

Вот ты говоришь – сирота. А я при живых, да еще и при богатых родителях была сиротой!

А потом папу посадили, и через несколько лет он умер. Написали, что от инфаркта. Муся не верила, а я – да. Как ему выдержать все, что случилось? Муся совсем сникла, сдалась. Ну и все остальное закончилось – приятели, друзья, накрытые столы, карты, танцульки. Всех как волной смыло. Кончилась веселая жизнь, а утешать рыдающую Мусю неинтересно. Ни одного гостя! Кроме твоей бабки Сони. Только она возле матери и осталась. А те смылись – пиры-то закончились! Не на что было пировать! Ни икры тебе, ни осетрины, ни дорогих коньяков. Это же прилипалы такие, приживалы, такой тип людей. А мать моя говорила – друзья! А где были те друзья, когда она овдовела и стала нищей? Мать, правда, стала болеть, это было. Совсем растерялась – раньше был муж, были деньги, все было. А теперь? Как жить, как выживать? Ну и ничего лучше, чем отдать меня дядьке, она не придумала! В общем, меня отдали отцовской родне! Просто отдала, и все, как вещь, старую куклу, – собрала чемодан и отправила! А мне было десять. Возраст, когда нуждаешься в матери. Впрочем, в матери нуждаешься всегда. Четыре года, Аля! Четыре года я жила в чужой семье! Прекрасной семье, но – чужой! В провинциальном Житомире. А как я скучала по Москве!