Вернувшись в Вашингтон, Джеймс Конант изложил письменно впечатления об испытании «Тринити» для своего босса Ванневара Буша. В них Конант делает вывод, что его первоначальное ощущение участия в уничтожении человечества вполне может оказаться пророческим. «Мое первое впечатление остается самым ярким – это космическое явление вроде затмения. Все небо неожиданно осветилось, как при конце света. Возможно, мое впечатление это всего лишь предвидение того, что произойдет через годы!»

Реакция Джорджа Кистяковски на вспышку была во многом такой же, как и у Конанта. Он сказал репортеру New York Times, наблюдавшему представление с расстояния на 15 км больше, что это было «нечто самое близкое к апокалипсису{220}, которое только можно представить».

Он ошибался. С подачи Энрико Ферми более трех лет назад Эдвард Теллер вообразил – и на протяжении последующих девяти лет одержимо пытался реализовать – взрыв в 1000 раз более близкий к апокалипсису, чем тот, который они наблюдали в Аламогордо[17].

В июле 1942 г. Эдвард Теллер ехал в Калифорнийский университет в Беркли на конференцию, которая предшествовала официальному запуску Манхэттенского проекта, в одном купе со своим близким другом Хансом Бете. В пути он заявил Бете, что «ядерная бомба – нормальная вещь{221} и, в принципе, уже решенное дело. О чем нам реально нужно думать, так это о возможности зажигания дейтерия с помощью ядерного взрыва – о водородной бомбе». Именно эту идею Теллер изложил на доске в университетской аудитории, одновременно упомянув о возможности зажигания атмосферы. Оставшиеся четыре недели конференции присутствовавшие там теоретики посвятили в основном обсуждению теллеровской концепции «супербомбы», и у некоторых уже тогда появилось предчувствие недоброго.

Гудчайлд пишет:

Однако в июне 1945 г., за месяц до испытания «Тринити», в штате Нью-Мексико некоторые ученые, понимавшие (в отличие от тех, кто принимал решения в Вашингтоне), что испытываемое устройство является потенциальным триггером для водородной бомбы – и триггером для гонки термоядерных вооружений с Советским Союзом, – ясно увидели, что решение этой моральной дилеммы больше откладывать нельзя. Если большинство работавших в Лос-Аламосе были поглощены решением последних технических проблем, связанных с созданием и испытанием ядерных бомб, то часть ученых в Чикагской лаборатории Манхэттенского проекта сфокусировалась на исследовании долгосрочных последствий создания ядерного оружия в комитете под председательством Джеймса Франка, на которого большое влияние оказывал Лео Сцилард.

Они пришли к выводу (в отчете, который так и не попал к президенту), что использование бомбы против Японии, особенно без предупреждения и без прямого участия Советов в испытаниях, сделает международный контроль над этим оружием крайне маловероятным. Это, в свою очередь, неизбежно приведет к отчаянной гонке вооружений и к быстрому неконтролируемому появлению термоядерного оружия в руках противников Соединенных Штатов. В результате, как некоторые ученые в своей провидческой петиции предупреждали президента Трумэна, «города Соединенных Штатов{223} и других стран будут постоянно находиться под угрозой неожиданного уничтожения».

Идеологом петиции был Сцилард. Подписавшие ее участники проекта предостерегали президента – исходя из моральных соображений и в стремлении сохранить нашу цивилизацию в долгосрочной перспективе – от запуска этого процесса в результате сбрасывания бомбы на Японию, даже если ее использование приблизит окончание войны и сбережет жизни американских солдат.

Однако петицию отправили «по каналам», и генерал Лесли Гровс, руководитель Манхэттенского проекта, придержал ее. Она так и не добралась до президента и военного министра Генри Стимсона до того, как была сброшена бомба. В письменных источниках нет никаких свидетельств того, дошла ли обеспокоенность ученых относительно последствий ядерного удара по Японии до президента Трумэна. Об американской публике здесь и говорить нечего.

В конце войны петиции и их аргументацию засекретили, и они оставались закрытыми для публики более десятилетия. Ряд ученых, участвовавших в проекте, позднее выразили сожаление, что они уступили требованиям режима секретности – из опасения потерять допуск и должность, а может быть, и попасть под суд – и помогли держать публику в неведении по самым жизненно важным вопросам.